Древний Рим. Взлет и падение империи

Быть может, именно об этом думали Тиберий и солдаты его части, ожидая на рассвете трубного сигнала к бою. Тиберий, в котором жажда славы боролась со страхом, готовился впервые испытать вкус битвы. И вот трубы оповестили о начале штурма. Римляне высыпали из своих укрытий, быстро возвели вокруг стен сеть лестниц, развернули орудия для взятия города и бросились на 30 000 карфагенян. Под дождем стрел, копий и веревочных петель, которыми защитники стаскивали атакующих с лестниц, войсковая часть Тиберия пошла на штурм городских стен шириной девять и высотой восемнадцать метров. Хотя рядом с ним то и дело на землю падали сраженные римляне, Тиберий сделал то, что казалось невозможным: он стал первым командиром, приведшим своих солдат на вершину карфагенской стены. Но, когда они оказались наверху, им стало ясно: бой только начинается. Теперь им предстояло сразиться лицом к лицу с врагами в яростной схватке. Не успев насладиться триумфом, Тиберий оказался в настоящем пекле.

Жестокий бой длился шесть дней и ночей. Уже в городе смертоносные отряды двигались от дома к дому, от одной узкой улицы к другой. Они прорубали себе путь по трем главным улицам, ведшим от карфагенского Форума, и оттесняли врагов к городской цитадели — Бирсе. Когда обреченные карфагеняне, пытаясь просто спасти свою жизнь, стали осыпать римлян всевозможными снарядами с тесно лепившихся друг к другу крыш, римские солдаты ворвались в несколько первых домов, убили находившихся там людей и вскоре были на крышах. Перебрасывая настилы через узкие переходы, они двигались с одной крыши на другую, оставляя за собой < >< > и шлейф изувеченных трупов или скидывая их на землю. Потом, в усугубление стоявшего вокруг крика, визга и животного стона, Эмилиан отдал распоряжение поджечь улицы. Гудящее пламя привело защитников в окончательное смятение. Из рушащихся домов, оставляя укрытие, выбегали старики, раненые, женщины и дети.

Затем специальные отряды по очистке улиц попытались несколько упорядочить творившееся вокруг безумие. Они освободили улицы от трупов и раненых, сваливая их в ямы вместе с камнями. Улицы требовалось очистить для того, чтобы по ним могли двигаться когорты воинов и кавалерия. Кони ступали по валявшимся тут и там частям тел, оторванным головам. По уровню жестокости эта война достигла новых высот, далеко превзойдя кровопролитные полевые сражения времен Ганнибала и тем более — морские бои времен Первой Пунической войны. В то же время Эмилиану любой ценой нужно было сохранить дисциплину в войсках. Пока отряды солдат сменяли друг друга, дабы не ослабить натиск, сам Эмилиан, едва выкраивая время на еду и сон, следил за ситуацией практически круглые сутки.

На седьмой день усилия римлян увенчались успехом, и 50 000 изможденных, доведенных до голодного истощения карфагенян вышли к Эмилиану, неся к его стопам гирлянды бога врачевания Асклепия в знак своего желания сдаться в обмен на сохранение жизни. Эмилиан принял их просьбу. После небольшой передышки римская армия обратила всю свою мощь на священный храм Эшмуна. Он находился в цитадели города на возвышении и представлял собой хорошо защищенное убежище, в котором укрылся карфагенский военачальник Газдрубал с отрядом из девятисот человек. Римляне окружили холм, но взобраться по нему к храму с наскока не смогли. Однако извечные спутники войны — усталость, голод и страх — заставили карфагенян выйти на крышу храма. И тут они увидели, что бежать им некуда. Когда Газдрубал, поняв, что они обречены, тайно покинул цитадель, Эмилиан не замедлил воспользоваться этим. На виду у непокорных защитников города он инсценировал жалкую сцену сдачи в плен их струсившего командира. Спустя некоторое время после этой деморализующей картины защитники, в том числе жена Газдрубала с детьми, оставили всякую надежду и нашли смерть в пламени, накрывшем храм.

Римляне праздновали полную победу. Однако реакция Эмилиана на безжалостное разграбление Карфагена была поразительной. Он не только не поддался безудержному, бездумному ликованию, но, напротив, погрузился в печаль, раздираемый сомнениями и даже чувством вины. Полибий, видевший все собственными глазами, засвидетельствовал это в своем трактате. Эмилиан, желая поговорить с ним, повел его в место, откуда открывалась ужасающая картина разрушений, и разразился слезами. Он даже процитировал строки из «Илиады» — древнегреческого эпоса, чье авторство приписывается Гомеру:

Твердо я ведаю сам, убеждаясь и мыслью и сердцем,
Будет некогда день, и погибнет священная Троя,
С нею погибнет Приам и народ копьеносца Приама.[17]