Древо яда (СИ)

Невдалеке раздаются раскаты грома, а воздух полнится тяжёлым запахом земли и грозы. Леголас трёт лоб, в растерянности очередной — последний — раз окидывая долгим, но слепым взором потёртую и тлеющую картину собственного детства, далёкого, как никогда прежде.

— Твои отец и мать сыграли свадьбу здесь, — раздается вдруг голос. Леголас не вздрагивает: чувство чужого, нежеланного и нежданного присутствия отчетливо поскрипывало на периферии сознания сколько уж минут. Он знал, что не один, но едва ли мог представлять, что в этот час компанию ему составит никто иной, как — вездесущий, не иначе, — лорд Келеборн. — Тут, у этого самого озера. Я взял привычку приходить сюда каждый раз, когда оказываюсь в Эрин Гален. Не ожидал встретить тебя.

— Я не знал, — просто отвечает Леголас, не оборачиваясь. На душе мокро и мерзко: новое знание становится откровением ранящим и неожиданным. Он, право, желал бы услышать об этом от отца иль ещё какого члена семьи, но никак не от лориэнского лорда. — Я часто бывал здесь, когда был младше. Захотелось освежить воспоминания.

Лорд Келеборн хмыкает излишне понимающе, точно разобрав в его тоне едва слышное разочарование и горечь. Леголас глубоко вздыхает, убирая со лба слипшиеся волосы.

— Ты выбрал интересный день для этого.

— Как и вы, — Леголас, сморщившись, наконец оборачивается, глядя на визави, но не ему в глаза.

Насквозь промокшие под дождём, едва ли утихающем, со спутанными волосами, в которых, к тому же, прибавилось листьев, они оба выглядели совершенно неподобающим образом — к мрачному ликованию Леголаса. О, что бы только сказал adar, увидь он их сейчас…

Леголас фыркает: нет, отец не сказал бы ничего вовсе — лишь просто посмотрел, закатил глаза совсем не в царственной манере, и, быть может, уходя, буркнул бы что язвительное напоследок. Его отец умеет быть кем-то, кроме короля; его король же, напротив, помнить и думать в силах только о короне. За дверями их дворца, однако, живёт самый настоящий чёрный и колдовской лес, гниющий и умирающий; под мраморным паркетом застыл в пыли и времени склеп с тройкой гробов, а над высокими сводами и башенками чернеет свинцовое небо, давно уже ясных звёзд и покойного солнца не видевшее.

— Трандуил ведь рассказывал тебе о твоей матушке? — лорд щурится, но Леголас едва знает, от чего: из-за капель, замутняющих взгляд, или ядовитого подозрения.

— Он сказал всё, что я хотел знать, — сухо отвечает он, и, мгновением позже, тише добавляет: — И всё, что мне следовало знать.

— О. — Лицо лорда Келеборна принимает чудное выражение смущения и печали. — Я уж подумал…

Леголас плотно сжимает губы. Его отец вовсе не тиран, не ужасный злодей из детской сказки и чудовище; его отец никогда не причинял ему боли, почти никогда не опускался до лжи, пусть о многом предпочитал не говорить, и, разумеется, дал ему всё, чего только можно было желать.

Из его короля, в общем-то, получился весьма неплохой родитель, пусть и тяжесть короны бросила уродливую тень и на них, и на их семью. Матушка не была и не является их тайной, запретной темой иль ещё чем, что следует таить и прятать. Отец не скрывал от него правды о матери; отвечал на все вопросы, какие Леголас только осмеливался задать, и, пусть с неохотой, рассказывал, единожды провёл в её покои, и, на словах, готов был отдать её вещи — ему стоило лишь попросить.

Леголас не попросил. Отец, в конце концов, делал это не из собственного желания — из твёрдого убеждения, что так поступать правильно. Отец не хотел этого, ничего из этого, но в те времена ещё пытался поступать так, как считал разумно и справедливо. Отец винил и — Леголас уверен, — отчасти винит его в смерти матери по-прежнему. Его король пытался поступать по-отцовски правильно, не будучи в самом деле отцом, и считая это донельзя забавным.

Его мать умерла, подарив ему жизнь; умерла тихо, с застывшими в глазах слезами и печатью усталости на лице, измождённом и остром. Роды были тяжёлыми: матушка после них прожила лишь день, ни на мгновение не выпуская его из рук. Отец сказал ему однажды, что так она и умерла: с ним, громко на её руках плачущем, и хриплыми словами колыбельной на устах.

Леголас не считает себя виновным хоть в чем-нибудь — то время, когда его сжирали ядовитые, чёрные мысли, что он в смерти матери виноват прошло, толком не наступив, — но отца понять может.

— Прошу, не нужно, — излишне торопливо говорит он, всё ещё остерегаясь лорду Келеборну в глаза смотреть. Тот кивает, и, пока его собеседник не успевает сказать чего в ответ, Леголас продолжает: — Скажите, зачем вы здесь? И не пробуйте, я не поверю, что только лишь для того, чтобы вести со мной задушевные беседы о ценности семьи, никогда не имевшей место быть отцовской ко мне жестокости иль ещё о чём подобном. Вы, чудится, приезжали из цели обсудить невероятно важные государственные дела с королём, и теперь я никак не могу понять: к чему это?