Древо яда (СИ)

Это, право, смешно: они говорят-говорят-говорят… «До чего чертами похожи!.. Ах, не различить!.. Тем в отца, этим в мать, там в деда, в бабку тут!..». Говорят так, будто он и не живое Эру создание, а кукла тряпичная, из лоскутов да клочков из кукол старых сшитая.

Леголас знает: в нём, если уж верить всем кругом, ничего собственного нет — всем отцу, матери, да сотне-другой родичей обязан. В детстве он думал, порою, что имя его, данное матерью, имя, следующее после — отцовское, проклятие худшее. Его услышав, всякий замирает, прищуривается, глядит и взглядывается, и, найдя, хмыкает довольно, начиная извечный разговор о том, что отец его, дескать… Он злится, пусть, быть может, на то нет достойной причины.

— Чудится, когда матушка умерла, ей было чуть больше лет от роду, чем мне сейчас, — в рассеянии произносит Леголас, не находясь с ответом, который тётушку обрадовал более. Ей нравилось слушать о сестре, нравилось о ней говорить, нравилось, так нравилось вскрывать старые раны, солью щедро сыпать…

— А твой отец в этом возрасте коронован был, — вдруг вставляет лорд Келеборн.

Леголас кривится. Верно: не мать, так отец.

— Какое счастье, что я в этом им не стал подобен, — сухо отвечает он.

— Не стал, — откликается леди Эйлинель, на него не глядя, и задумчиво крутит чашку с чаем в руках. После она словно отмирает, силой гоня прочь тёмные и смурные мысли, и, вновь светло улыбнувшись, спрашивает: — Как чувствует себя король? Здравствует, надеюсь?

— Да, хвала Эру.

Леди кивает, улыбаться, ни на мгновение не прекращая; лорд Келеборн хранит молчание, пристально за ними обоими наблюдая. Беседа течёт плавно и неторопливо, касаясь тем столь примечательных, как погода, грядущая зима и садоводство.

Леголас позволяет мерному звуку чужих голосов увлечь и запутать себя; он слушает, но не старается услышать, чувствуя, как слова, пронзая его тело, проходят насквозь, тут же забываясь и исчезая.

Однако странная, терпкая мысль рябит и мелькает на самой периферии сознания; на языке крутится, в горло свербит, не давая покоя. Он принуждает себя голову вздёрнуть, скидывая с себя вязкую, липкую шаль усталости и покоя. Замирает, прислушивается. И понимает.

Тётушка ведет себя чудно. «Тревожится?» — Леголас хмурится. Ему знакомы эти движения, эта манера: в редкие моменты смятения, тётя всегда начинала говорить чуть торопливо, резко отлично от своей обычной размеренной и бесстрастной привычки вести беседу; глаза её — он заметил, — будто потемнели, и лихорадочно бегали, цепляясь то за его лицо, то обращаясь к лорду Келеборну. Она нервно мнёт в пальцах белоснежный платок, и сама в глаза силится не смотреть; она, ради Эру и Валар, криво улыбаясь, говорит об одной лишь сестре своей, изредка речь заводя и о короле — со странной, больной усмешкой.

— Ах, помню, muinthel nin{?}[синд. сестра моя]… — вновь начинает она, лорду Келеборну улыбаясь, но Леголас со звоном опускает чашку на стол, и резко, неожиданно громко в повисшей тишине, вопрошает:

— Что стряслось, тётушка?

Слова попадают точно в цель, к рассеянному удивлению Леголаса: леди стремительно бледнеет, облизывает пересохшие губы, быстрый взгляд на лотлориэнского владыку бросает, и наконец, с силами собравшись, неловко отвечает:

— Слухи ходят… — она сбивается, против всяких своих привычек неуверенно прячет взор, но после всё же берёт себя в руки, сухо закончив: — Слухи ходят, мой принц, будто вы с королём нонче в ссоре страшной. Правда ли?

Леголас застывает в замешательстве.

— Нет, разумеется, нет, — он качает головой, стараясь выдавить усмешку. — Не стоит беспокойства, всё…

— О, Леголас, — она обрывает его тяжёлым вздохом. — Когда в последний раз ты заявил мне, что у вас с ним всё в порядке, то спустя день покинул дворец. Ради первых звезд, покинул на восемь сотен лет! Но теперь ты наконец вернулся, и чего ради? Вновь всё повторяется, вновь ты позволил королю втянуть тебя в эти его игры!..

— Ох, вы оба, думаю, несколько преувеличиваете. Трандуил бы никогда со своим сыном не… — начинает было лорд Келеборн, но тут же замолкает под яростными взглядами.

— Тётушка, — Леголас холодно улыбается ей, не обращая внимания на неловкую тишину, повисшую в гостиной. — Не утруждайтесь, прошу. Я, право, не нуждаюсь в ваших нравоучениях, и король…

— А я не нуждаюсь в очередном мёртвом родиче! — в сердцах восклицает она, впрочем, тут же успокаиваясь. Леди Эйлинель, будто бы игру его решает поддержать, и горько, измождённо усмехается в ответ. — Не мне говорить тебе: Трандуил играет не с тобою, а тобой. И в одном вы оба чрезмерно похожи — не знаете чувства меры, и вовремя остановиться как не умели никогда, так и теперь не сумеете. Пойми, Леголас, я ведь лишь лучшего тебе желаю.

Лорд Келеборн укоризненно качает головой, и они оба невольно закатывают глаза.

— Эру ради, Трандуила едва ли можно назвать святым, да, и зачастую, с трудом — разумным и… в достаточной мере хладнокровным, но ведь вы не можете поспорить с тем, что тебя, Леголас, он любит. Любит, Моргот побери, и никогда не причинит вреда!

— Вам стоит чаще бывать в Лихолесье, милорд.