Древо яда (СИ)

Леголас в поклоне голову склоняет, до медного привкуса во рту кусая губы, и уходит, не ожидая ни речей продолжения, ни позволения, бесшумно закрывая за собою двери. Король провожает его взором, полным ледяной, жесткой усмешки — обещания.

Они вновь вступают на проклятый путь по неразрывному кругу.

***

Дверь в покои его собственные подаётся с едва слышным, печальным скрипом, и Леголас застывает на пороге, до рези в глазах вглядываясь в тяжёлую одинокую пустоту. В нос ударяет запах заброшенности, тусклой старости и безукоризненной, но безразличной чистоты. Он досадливо морщится невесть отчего.

— Ваше Высочество? — слуга за его плечом, в руке сжимающий зажжённую свечу, гулко, но недостаточно громко, чтобы показалось раздражение, вздыхает.

— Отдайте мне свечу и уходите, — коротко произносит Леголас, не поворачивая головы. С новой силой на него обрушивается усталость, опуская плечи и шумя в ушах.

Ему не нравится глухое, спутанное чувство, сквозящее внутри: так злость и ненависть, не успевшие толком разгореться, тухнут, утопленные в измождении. Мысль о том, что он, кажется, разучился ненавидеть отца вызывает скупую улыбку — прежде, сотни лет назад, когда он был чуть младше, чуть порывистее и чуть горячее, это выходило будто бы само собою, стоило только задуматься, вспомнить.

Но прошло восемь сотен весен и отгорело одно лето со дня последней их встречи: нынче, кровавыми слезами листьев и родниковым хрусталем умывается осень, бережно плетя чудные узоры на полотнах их судеб. Пройдёт лишь несколько десятков лет и минует третье тысячелетие со дня его появления на свет. Невеликий срок для эльфа, но достаточный для того, чтобы хоть что-то о мире этом понимать.

Он не считал себя малым дитя и пытался по мере сил не придавать важности количеству прожитых лет — не стоит давать самому себе столь удобный предлог для оправдания иной глупости. «Поступки и суждения отнюдь не зависят от возраста, — так когда-то, всем наперекор, сказал ему наставник, глядя с недовольством, — другой и десять тысяч лет прожив способен проявить скудоумие, неведомое тому, которому и пятиста не стукнуло. Важно вовсе не то, сколько ты прожил, но как сделал это. Жить, принц, так нужно, чтобы оглядываясь назад, жалеть иль стыдиться было нечего».

Леголасу, к несчастью иль радости, есть и чего стыдиться, и о чем сожалеть. О ком. Он фыркает глупой идеи о том, что король, должно быть, о подобном и вовсе никогда не задумывается — вот уж кто выбор сделав, преданным мысли до конца идёт.

Шаги слуги удаляются и скоро затихают; он остаётся в тишине и одиночестве. В галерее за окнами бьёт и ломает деревья первый осенний ливень, наконец разразившийся; воет в редких щелях больным зверем ветер.

Леголас всё же ступает в комнату, крепче стискивая подсвечник в руке. Медленно идёт по кругу, восстанавливая в памяти расположение канделябров и факелов, свечу к каждому осторожно подносит, слабо улыбаясь пониманию того, что свечи отлиты и поставлены совсем недавно, а береста ещё хранит тень жизни. «Его ждали», — греет мысль. Улыбка, пусть и тусклая, гаснуть не желает.

Пальцами он осторожно повторяет золочёное тиснение на книг корешках, стучит ногтем по стеклу полной чернильницы на письменном столе и рассеянно гладит мягкое и едва колючее одеяло, выстеленное на постели. В ногах кровати стоит медная жаровня, горячая, но не раскалённая.

Леголас хмыкает и опускается на самый край постели, со вздохом облегчения снимая сапоги. Лениво, босиком, он пересекает комнату, толкая дверь в купальню.

Лапы к нему тянет темнота, ласково оглаживая плечи и расцеловывая щеки; он глаза закрывает, разуму позволяя в путанном дурмане усталости мыслями уйти в неведомые, призрачные дали. Пальцы дрожат, распуская шнуровку, а ткань приходится отдирать от кожи — о том, что нужно бы позаботиться об одежде и избавиться от крови клякс, он позабыл.

Вздохнув с облегчением, Леголас опускает ноги в воду, по-прежнему глаз не решаясь открыть — всё никак решить не может, чего страшится больше: того, что всё это диковинным сном окажется иль напротив — истиной, с которой он вынужден будет смириться. Ночь дарит отсрочку, позволяя отложить решение и раздумья на далёкое утро, когда грань меж сном и явью станет резче, а тени — чётче.

Он лениво размышляет о том, как до нелепости смешно было бы умереть теперь так — попросту лишь заснув и столь… неудачно захлебнувшись. Возможно ли это? Мысли тянутся и слипаются, не давая ни ответа, ни желания его получить.

Леголас, оттолкнувшись от бортика, соскальзывает в воду, будто сам того не замечая: на языке вертится раздражённый вопрос, важный, как словно бы кажется: а чего же он желает?

Он смешливо фыркает, едва не давясь водой, от мрачной идеи, что, быть может, стоит как-нибудь тот вопрос отцу задать — ему ведь наверняка знать лучше, чего именно сын желает и что делать должен.