Древо света

Что же это такое? Один за другим навещают его призраки, да не в полночь, а когда сияют на солнышке ящики желтых яблок, открытые мешки с зелеными огурцами, когда весело гомонит базар. Морта, господи помилуй! Куда же девалась ее красота, скажите, люди добрые? На всю волость славилась — плясунья, певунья. Шляхтич из-за нее вешался, в последний момент из петли вынули, а она на несчастного и не глянула. От прекрасной молодости, от толстенной косы мышиный хвостик остался? Что же тогда красота — обман, дым? Цветок еще более хрупкий, чем цветок вишни? Вдруг бы не Морта Гельжинене подкралась, не она два яблочка попросила, та — Маков цвет, что на спину Жайбасу поднял? Ведь в тех же летах, если жива еще. Может, на годок-два помоложе… Руки, рот, нос — как у этой?! Быть такого не может. Может, может, жадюга! Помнишь, как саму Морту в первый раз увидел? Остолбенел, «здрасте» выговорить не смог… Что, и от красотки тоже поспешил бы откупиться парочкой яблок? Стукнуло в голову, сверкнуло в глазах, радугой выгнулся мосток между страшной Мортой и той, другой, которую никогда не осмелился и по имени-то назвать, потому что ее вроде как бы и не было. Нет, быть-то, конечно, была, но не так, как Петронеле с ее бело-розовой краской стыдливости. Зарделась, когда отрывал от земли, когда подковы Жайбаса превращались в нежные плавники быстрой рыбы или в птичьи крылья… Странное дело, всю жизнь ее и себя представлял он только едущими, вернее — скачущими или кружащимися в вальсе. Бредущую пешком, со взмокшими от жары волосами, облупливающую яичко возле стога сена — нет, ни за что на свете! Трезво, как поднявшийся с земли наездник, понимал: не выпусти из объятий ту дамочку, сразу потерял бы Жайбаса. А потом, что было бы потом? Деньги деньгами, главное — не горстка литов, которые кончились бы до того, как они очухались. Хотите все начистоту, положив руку на сердце? Другое его удержало — не его собственное будущее отчаяние, когда придется ошарашенно стоять, не зная, куда податься с мокрой еще от конского пота уздой в руках, а сам Жайбас будет уже грызть новенькие, чужой рукой сунутые удила и разбрызгивать кровавую слюну… От бегства с красоткой удержало то, о чем, стиснув в объятиях чужую женщину, он меньше всего тогда думал: страшащийся всего нового дом под замшелой крышей, соскучившиеся по отцовскому колену, потихоньку настраиваемые против него детишки — любил потетешкать тепленьких, едва со сна, — отдавшая ему чистоту своего затянувшегося девичества и не бог весть что получившая взамен Петронеле… Он и не думал, что уже так глубоко пустил корни в немилый его сердцу песчаный холм, обдуваемый всеми ветрами.

— Подберите мне яблок покрасивее, уважаемый!

— У меня все как на подбор, а уж для такой покупательницы не пожалею.

— Спасибо, спасибо, господин хозяин!

Такой разговор — не Мортина болтовня. Давно не обращались так к Балюлису — господин хозяин, — как маслом помазали. И он пустился рассказывать о своем саде — полсотни плодовых деревьев, кустов не счесть! — и, выбирая самые крупные яблоки, укладывал их на весы по одному, словно яйца.

— У такого умельца садовода и покупать приятно! — нахваливала покупательница с высокой, гладкой, как шлем, прической, и Лауринас вовсю старался угодить важной даме. В ранней юности встречал такую, не по-господски вырядившуюся прислугу, не дамочку — даму! — и вот снова… Та — жена командира уланов, госпожа полковница — прибывала на плац в открытом автомобильчике, эту ждала коричневая «Волга». Вкусно запахло, словно кто-то принес и поставил — не для продажи, для украшения — крупный цветок не наших мест. От волны духов у Балюлиса закружилась голова. Хотел выдать красавице даже комплимент, не осмелился, опустил глаза и увидел шныряющего у ее ног песика. Хорошо еще, что не крикнул: «А ну, пошел прочь!» — как вертелось на языке, потому что этого щенка, не похожего на приличную собаку, держала на поводке сама дама.

— Ваш? — не утерпел Лауринас. — Ваш кобелек?

— Это вы про собаку? — Покупательница придирчиво ощупывала яблоки, одно, с пятнышком, вернула обратно.

— Красивая, очень красивая собачка! — более горячо, чем намеревался, похвалил Балюлис, исправляя ошибку. Вместо забракованного дамой выбрал два больших, восковых. Цветастая сумка удовлетворенно захлопнулась. Щелкнула зубами и собака. Балюлис смекнул, что лохмач не из простых.

— Нравится? — спросила женщина звонким, не переоценивающим похвал голосом.

— Эта? — Балюлис мгновение поколебался, потому что собака зло заворчала на его выставленный палец. Кабы не намордник, то, гляди, и цапнула бы. — Нравится, еще бы!

— Приятно, когда хорошо отзываются о настоящей породистой собаке, но я, простите, не убеждена, что вы говорите серьезно. Не обижайтесь на мою откровенность, господин хозяин!