«Древоходец». Деревенский колдун. Книга первая

Конечно, Фёдоровна раздражала Петровича, но он терпел. И всё было бы ничего, если бы её рассказы о неумехе и лодыре садовнике не дошли до руководства структуры.

Ему было сделано серьёзное внушение, что нельзя манкировать прописанными по легенде обязанностями, нельзя плохо и недобросовестно отыгрывать заданную роль. После внушения, очень недовольному Петровичу, пришлось радикально активизировать свои старания и усилия, по облагораживание участка колдуна.

Плюнув на попытки овладеть ручной косой, он на свои деньги купил электрические косилку и газонокосилку.

Обливаясь потом, пыхтя и матюгаясь буквально на всё: на траву, на корни и, в первую очередь и особо грязно, на Фёдоровну, он перелопачивал землю, рыхлил, полол и окучивал.

В эти моменты казалось, что его лицо было ярко красным не от солнечных лучей, а от переполняющей его ярости.

При прополке, вырывая любое растение, он часто вслух и громко давал ему созвучное к истинному названию, но нецензурные по содержанию прозвище. И ещё, казалось, что обильный пот, беспрерывно капающий с его головы, от переполнявшей его ярости должен был превращаться в концентрированный яд, прожигающую и убивающую всё живое на большую глубину.

Константин Сергеевич, понаблюдав за новым подходом Петровича к работе на садовом участке сделал вывод: «Неправда, что труд из обезьяны сделал человека. Вот посмотрите, что труд сотворил из тихого и интеллигентного доцента и профессора – буквально превратил его в вечно матерящегося полного отморозка».

Но Петрович продолжил своё развитие не только увеличением прилагаемых физических усилий, он улучшал и свои чисто профессиональные навыки как садовода. Перепортив на ферме огромное количество черенков, он, благодаря упорству и системному подходу, научился очень хорошо прививать деревья. В результате у Константина Сергеевича появились на участке груши, яблони и сливы, которые несли на одном стволе три, а то и четыре вида плодов разных сортов.

После такого триумфа нападки Фёдоровны сначала поутихли, а затем и совсем прекратились.

Более того, она начала обхаживать Петровича, с просьбами сотворить такие же деревья и на её подворье.

Петрович поначалу отнекивался, ссылаясь то на занятость, то на отсутствие материала, но однажды, когда она особенно допекла приставаниями, он, вспомнив все свои обиды, очень грубо послал её матом, и потребовал больше к нему и близко не подходить.

После отповеди в такой категоричной форме Фёдоровна возобновила наезды, но уже мотивируя, что в зимнее время садовник свои харчи точно не отрабатывает и надо его на этот период отрешать от стола.

Их неприязнь перешла в фоновый режим, сведясь к взаимному игнорированию, иногда прорываясь наружу резкими словесными выпадами.

Вот и сейчас, когда Лиза покинула столовую, а Фёдоровна осталась стоять у стола, Петрович сразу громко спросил: «Дунь, а ты что здесь застыла как скифская баба? Или собираешься считать кто сколько съел?

Фёдоровна даже взглядом не повела в сторону Петровича, а обратилась к Константину Сергеевичу:

– Вы обещали девочку посмотреть. Вы обещали сегодня.

– Помню, помню, – ответил колдун. – Только ты действительно присядь и расскажи всё по порядку: что за девочка, как с ней это случилось. Я знаю – ей операцию Леонидович делал. Хирург он аккуратный, поэтому давай подробно. Налей себе чайку, и расскажи с самого начала. Я же тебе объяснял, как иногда бывает важно знать предыстория травмы.

– Хорошо, – кивнула Фёдоровна и начала пересказывать события того дня, по-прежнему продолжая стоять перед столом.

– Беда в тот день случилась с дедом Тотошкиным, – сказала она и замолчала, собираясь дальше с мыслями.

– Какая беда случилась с дедом Тотошкиным? – Константин Сергеевич вопросом решил подтолкнуть её к продолжению рассказа.

– Умер Васька Хохол, – неожиданно ответила она и опять замолчала.

– С дедом Тотошкиным случилась беда – умер Васька Хохол. – Повторил вслух Константин Сергеевич, пытаясь осознать услышанное, а затем поинтересовался:

– А что, дед Тотошкин сильно любил Ваську Хохла?

– Как это любил? – оторопело переспросила Фёдоровна.

– Надеюсь, Дунь, не будешь нам описывать в подробностях, как там дед Тотошкин с Васькой Хохлом друг друга любили, – вмешался Петрович. – Как-то неприлично. Тем более, мы за столом сидим, кушаем.

Фёдоровна растерянно посмотрела на Петровича постигая смысл сказанного. Когда до неё дошло, губами изобразила плевок в его сторону, затем нашла взглядом Дмитрия, которого хотя и считала шалым, но всё же, некоторым образом, к нему благоволила, списывая отдельные недостатки на молодость.

– Дим, – попросила она, – расскажи. А то этот, – она кивнула на Петровича, – к каждому слову цепляться будет.

После чего она наконец-то опустилась на стул и, придвинув бокал, налила себе чай.

Дмитрий же в этот момент, боясь обидеть Фёдоровну смехом, прикрывал лицо салфеткой, и под ней фыркал, как бы сморкаясь.

Услышав её просьбу, он наконец-то отнял салфетку от покрасневшего лица, сделал паузу на театральное откашливание и продолжил прерванное Фёдоровной повествование: