Древоточец

Со временем я стала убеждаться, что Кармен права –  дочка росла и хорошела. У нее исчезли отеки век и мешки под глазами, а также желтый цвет кожи; волосы становились темными, красивыми. В шесть лет она превратилась в прелестного ребенка. «Ну вот, я же тебе говорила», –  сказала мне как-то Кармен. У нее появилось гораздо больше свободных вечеров с тех пор, как до хозяйки дошли слухи, что Кармен проводит много времени у меня дома. Теперь сеньора не осмеливалась прогнать стареющую служанку, какой бы дерзкой и болтливой она ни становилась. Хозяйка не забыла те самые проклятья, и наша колдовская слава ежедневно напоминала ей об этом. Как-то раз, увидев, что Кармен наводит порядок у нее на комоде, она в ужасе кинулась к ней и выхватила свою расческу, поскольку, должно быть, ей сказали, что мы увязываем в свертки чужие волосы, а об остальном она догадалась. И теперь хозяйка позволяла убирать свою спальню только Маргарите, дурочке, которую взяли в прислуги на мое место. В очереди в магазин она нахваливала тонкий вкус хозяйки, восхищалась ее шикарными тканями, привезенными из Парижа, а также прекрасными вышивками и кружевами, которые заказывала госпожа. Однажды я громко спросила Маргариту: «Ты думаешь, если бы твоя хозяйка одевалась как мы с тобой, она тоже выглядела бы шикарно, а не как старая самка мула, каковой она и является?» Некоторые из женщин захохотали, а другие отвернулись, чтобы их не причислили к смеющимся, когда сплетницы в очередной раз придут докладывать сеньоре. А я уверена, что кто-то из этих презренных уже подумывал донести ей слухи, как бы случайно встретив ее на выходе из церкви после обедни.

Тем временем дочка моя становилась все краше, а вот мать моя усыхала. На ее бедре вдруг появилась опухоль, вынудившая ее ходить сгорбленной и подниматься по лестнице, держась обеими руками за перила и почти волоча ноги. Остатки плоти быстро таяли, а зубы выпали всего за два месяца. Ее кожа внезапно покрылась морщинами, и сама она теперь выглядела намного старше, чем была на самом деле. Не знаю, не злоба ли ее губила, а может, просто дом устал от моей дочки и теперь развлекался с моей матерью. Так или иначе, но ее страдания не вызывали у меня жалости. Я не чувствовала ничего, кроме обиды. Может, раньше было иначе –  до того, как я поняла, что она нарочно обкромсала мне волосы, до того, как она забрала меня из школы и отправила прислуживать, убирать дерьмо, от чего отказывалась вся моя семья. Каждая появившаяся у нее болячка и каждый потерянный ею зуб казались мне расплатой за то, что она со мной сделала; это смахивало на подарок, ниспосланный мне святым или дьяволом –  без разницы.

Когда моя мать умерла, я дала могильщику на чай, чтобы он установил гроб не как полагается, а ногами усопшей к изголовью могильной плиты. Должна же она понять, что ей грозит, если она попытается вернуться домой. На похороны пришли только Кармен да я с дочкой, ведь у моей матери не осталось других родственников, а из жителей деревни никто не захотел с ней проститься. Могильщик в испуге осенил себя крестным знамением, но все-таки положил деньги в карман и сделал все, как я ему велела. Не знаю, по этой ли причине или по какой-то другой, но мать оттуда не возвращалась.

7

Моя прабабушка умерла от ненависти, которая целиком поглотила ее, как и ее мужа. В конце концов, он оказался замурованным в стене дома, который построил, чтобы держать взаперти жену, а ее сжигала изнутри зависть к собственной дочери. Оба они скончались от чрезмерной злости, презрения и ядовитой крови. Прабабушка правильно поступила, оставив мужа в застенке, пока от него не остался лишь скрежет ложкой по кирпичам, но этот звук угодил ей прямо в голову: в нашем доме все проникает в организм и там роится, точит и точит.

Остальные члены семьи тоже умерли от ненависти, хотя и не от своей, а от чужой. Дедушка мой усох в постели всего за год жизни в нашем доме, потому что не смог вынести обиды, сочившейся на него с потолка. Мы-то выросли здесь, а дед приехал из-за границы и не привык к подобным гнилым местам. Единственное, что от него осталось, – пятна пота и мочи на простынях да рахитичный, тощий ребенок, которому суждено было стать моей матерью и тоже умереть от чужой ненависти. От этого скончались все в нашей семье, от собственной или чужой, но все –  от ненависти.