Дрезденские страсти. Повесть из истории международного антисемитского движения

Специалисты считают, что синтаксис еврейского языка иврит очень примитивен, состоит из коротких предложений, обыкновенно соединяемых одним союзом «и», и этот союз покрывает различные логические оттенки, так что нередко начинает собой рассказ. Еврейский язык не знает сложных слов, кроме собственных имен, очень беден прилагательными и наречиями. Поэтому еврейский язык не приспособлен для повседневной прозы, которую с давних времен приходилось разбавлять родственным арабским и арамейским. Это одна из причин появления в рассеянии жаргонов и одна из причин, по которой разговорный иврит мог возродиться только в окружении семитско-арабских языков. Не годен еврейский язык и для философии, так что еврейским философам приходилось использовать греческий, латинский и прочие языки, иногда частично, а иногда полностью. Однако именно благодаря отсутствию сложных грамматических форм, еврейский язык обладает исключительной живостью и выразительностью и является самым подходящим языком для поэзии, особенно религиозной. Язык Библии иврит послужил школой поэзии для христианских языков. Библия послужила основой и для особого мироощущения, чуждого мироощущению повседневному, философскому, поскольку философия подытоживает повседневность, а повседневность есть материал для философа. Поэзия не может служить материалом для философа. Философия, даже идеалистическая, берет свое начало в бытии, тогда как поэзия в глубинах небытия… Это язык потустороннего мира… Тут и возникает не только психологическая несовместимость, но и внутренняя неприязнь, берущая начало во мраке происхождения… Вильям Шекспир иногда пользовался теми или иными национальными чертами для выражения определенных общечеловеческих черт. Для того чтоб показать, как непрочна культурная, цивилизованная оболочка в человеке, показать преобладание чувств и эмоций над логикой, Шекспир берет мавра Отелло, в коем не остыло еще кочевое, детски-наивное первобытное прошлое. Для того чтоб показать динамику любви, он берет итальянца Ромео, а динамику интриги – итальянца Яго. А для того чтоб показать взаимную яростную ненависть чуждых мироощущений, он берет еврея, венецианского купца, нашедшего в деньгах единственный способ ощутить себя Божьим существом, отстоять свое мироощущение. Марина Цветаева поняла на своей судьбе природную еврейскую психологию, написав: «В сем христианнейшем из миров поэты – жиды». Гонимый Данте подтвердил эту антиколлективную психологию своей жизнью и своими творениями. Гонимый Байрон, поэт, у которого русская пушкинская поэзия училась лирике интимных переживаний, написал о психологии еврейского национального сознания как о явлении, в котором затравленность переходит в лирическую интимность, а лирическая интимность становится мировым чувством. Эти байроновские идеи вдохновили Лермонтова, и его собственная интерпретация проблем еврейской души напоминает строки исповеди личного дневника.

Пока Лермонтов был талантливый, но незрелый мальчишка, писавший непристойные юнкерские поэмы и заявлявший, что одна русская народная песня выше всей французской словесности, он неоднократно участвовал в антиеврейском весело-злобном литературном улюлюкании, которого не чужда была русская литература. Но когда плодотворный индивидуализм сделал Лермонтова и толпу врагами, когда он сам стал жертвой жестокого коллективно-погромного сознания, которое готово защищать свое господство с помощью любого насилия и любой идеологической клеветой оправдать это насилие, когда это свершилось, Лермонтов дал психоэмоциональную характеристику еврейской души через личный самоанализ в своем стихотворении-исповеди «Еврейская мелодия». Вот эти стихи:

Душа моя мрачна. Скорей, певец, скорей!
Вот арфа золотая.
Пускай персты твои, промчавшися по ней,
Пробудят в струнах звуки рая.
И если не навек надежды рок унес,
Они в груди моей проснутся.
И если есть в очах застывших капля слез —
Они растают и прольются.
Пусть песнь твоя дика. Как мой венец,
Мне тягостны веселья звуки!
Я говорю тебе: я слез хочу, певец,
Иль разорвется грудь от муки.
Страданьями была упитана она,
Томилась долго и безмолвно,
И грозный час настал – теперь она полна,
Как кубок смерти, яда полный!

Эти мрачно-волевые, полные демонической силы лермонтовские стихи и хотелось бы в заключение бросить их стальным булатным острием прямо в лицо антисемитам.

Москва, 1978

:

Комментарии