Дряхлость

Эмилио вздрогнул! Голос Амалии сильно изменился от усталости или волнения, и изменился так, что напоминал вырывавшийся из горла крик. Теперь она спала и разговаривала во сне днём?

Эмилио открыл дверь, стараясь не делать шума, и перед ним предстала картина, воспоминания о которой будут мучить его до конца жизни. Стоило ему впоследствии вспомнить какую-либо деталь этой сцены, как она восстанавливалась в его памяти полностью, вызывая страх и ужас. Какие-то крестьяне проходили в этот момент по соседней улице, распевая песни, и от их монотонного пения впоследствии на глазах Эмилио сразу выступали слёзы. Все звуки, что доходили до него, были монотонны, без чувств и эмоций. В соседней квартире какой-то неумелый дилетант играл на фортепьяно вульгарный вальс, выдавая одну за другой фальшивые ноты. В таком виде этот вальс, что Эмилио впоследствии слышал не раз, напоминал ему похоронный марш. Только что минул полдень, и из окон в глаза Эмилио бил ослепляющий свет. И всё же воспоминания об этом моменте всегда были связаны для Эмилио с ощущением мрака и душераздирающего холода.

Одежда Амалии валялась разбросанная по полу, а юбка помешала двери открыться полностью. Некоторые предметы белья лежали на постели, кофточка находилась рядом с окном, а два сапога с очевидной аккуратностью были поставлены ровно посередине стола.

Амалия сидела на краю постели в одной лишь короткой рубашке. Она не догадалась о приходе брата и продолжала тереть руками тонкие, как соломинки, ноги. Увидев наготу Амалии, Эмилио сильно удивился и почувствовал отвращение, так как нашёл, что она сильно похожа на плохо питающегося мальчика.

Эмилио сначала не понял, что оказался перед помешанной. Он даже не догадался об астме, сопровождающейся сиплым дыханием и приводящей к тому, что Амалии было тяжело двинуть какой-либо частью тела, даже бёдрами, в том положении, в котором она находилась. Первым чувством Эмилио при виде этой сцены был гнев: едва освободившись от Анджолины, он нашёл сестру, готовую подарить ему тоску и боль.

— Амалия! Что ты делаешь? — спросил Эмилио с упрёком.

Она его не услышала, видимо, продолжая слушать звуки вальса, так как в её активных движениях руками по ноге чувствовался ритм, совпадающий с ритмом доносившегося вальса.

— Амалия! — повторил Эмилио слабо, растерянный очевидностью этого помешательства.

Он прикоснулся рукой к её плечу, и тогда она к нему повернулась. Сначала Амалия посмотрела на его руку, контакт с которой почувствовала, а затем ему в лицо. В её оживлённых жаром глазах Эмилио не заметил ничего, кроме предпринятого усилия увидеть его. Щёки Амалии пылали, губы стали фиолетовыми, сухими, бесформенными, как старая рана, которая уже никогда не срастётся. Затем Амалия посмотрела на залитое солнцем окно и сразу же, возможно, ослеплённая таким ярким светом, вернула взор на свои голые ноги, и стала разглядывать их с любопытством.

— О, Амалия! — закричал Эмилио, позволяя, чтобы весь его ужас выразился в этом крике, так как он надеялся, что это вернёт ей рассудок.

Слабый человек боится помешательства как заразную болезнь. Эмилио ощутил такое сильное отвращение, что ему стоило усилий не броситься вон из этой комнаты. Победив своё отвращение, Эмилио снова прикоснулся к плечу сестры:

— Амалия! Амалия! — закричал он.

Это был зов о помощи.

Эмилио почувствовал небольшое облегчение, поняв, что она его слышит. Амалия снова посмотрела на брата задумчиво, как будто не могла понять причины такого крика и этих постоянных прикосновений к её плечу. Она прикоснулась к груди, как будто только в этот момент догадалась о своей астме, что её мучила. Затем Амалия снова забыла про Эмилио и астму:

— О, всегда эти твари!

Казалось, её изменившийся голос возвещал о приближающемся плаче. Она снова стала тереть обеими руками ноги. Вдруг Амалия наклонилась резким движением, как будто хотела застать врасплох какое-то животное, которое было готово убежать. Она нашла палец на собственной ноге, сжала его рукой и затем подняла вверх кулак, как будто что-то поймала. Но в руке ничего не оказалось, и она посмотрела на ладонь несколько раз. Затем Амалия снова нагнулась к ступне, готовая вернуться к своей странной охоте.

Новая волна дрожи от холода, охватившая Амалию, напомнила Эмилио, что он должен заставить её лечь в постель. Его передёрнуло от мысли о том, что, возможно, ему придётся применить силу. Но, напротив, ему удалось уложить Амалию очень легко, потому что она повиновалась первому же повелительному движению руки Эмилио, положила, не стесняясь, одну за другой ноги на кровать и позволила себя накрыть. Но из-за необъяснимого колебания она опёрлась одной рукой о постель, не расслабившись полностью. Впрочем, очень скоро Амалия уже не могла сопротивляться и оставаться в таком положении, и она легла на подушку, сказав при этом в первый раз разумные слова горя:

— О! Боже мой! Боже мой!

— Но что с тобой случилось? — спросил Эмилио, который, услышав эти разумные слова, подумал, что может теперь разговаривать с ней, как с человеком, возвратившим себе рассудок.