Дрянь

Я пару раз свалился, вымазался, как ветеринар в дизентерийном хлеву, и, наконец, понял, что нагулялся, пора и честь знать. Но политическая зрелость пришла ко мне несколько запоздало. От хилого костра, собираясь поздороваться, вставала весьма неприличного вида публика. Большинство из тех джентльменов, среди которых, возможно, были и дамы, имели одеяние халатно-больничного типа, поверх которого на манер кавказских бурок живописно лежали чехлы от станков. На головы джигитов были водружены пластиковые клапаны, несколько напоминающие шеломы наших могучих предков. Также это воинство прихотливо украсило себя останками аппаратуры разного происхождения. Например, ветхий старейшина, благообразно сидевший во главе стола, сжимал в руке, наподобие скипетра, газовую горелку. Кстати, остальным было на глаз не менее семидесяти. Или так казалось. Просто организм под кожей съежился, и она стала морщиниться.

Если происходит невероятное, то делай вид, что оно происходит не с тобой. Хотя старейшина приязненно махнул горелкой, я попятился назад, желая остаться для гостеприимных товарищей лишь мимолетным видением. И тут накололся тонким чувствительным местом между позвонков на нечто острое, проникающее. Я сделал фуэте — один из местных завсегдатаев непостижимым образом оказался позади меня и теперь, ласково улыбаясь, грозил длинным засохшим пальцем. Я почему-то представил, как он протыкает мне этим острием пупок или разъединяет спинной хребет. Поэтому решил не ссориться здесь ни с кем, а блеснуть хорошими манерами. «А-а-а», — сказал я, показывая, что просто растерялся в столь блистательном обществе, отобразил на лице радость и подсел к очагу. В самом деле, стало уютно. Булькает котелок, щедро источая зловоние, в котором угадывался аромат вареной плесени. Старейшина показал мне на карманы брюк, трофеи были тотчас переданы самому большому на пустыре начальнику. Тот благосклонно вернул мне все, кроме носового платка и при этом даже хихикнул. Он понимал комизм ситуации — кажется, с ним можно иметь дело. Судя по атмосфере собрания, предстояло раскурить трубку мира. Однако вместо этого наиболее молоденький старец принялся разливать гадость из котелка по емкостям, которые протягивали дикари в порядке старшинства. В основном, у них были консервные банки, какой-то интеллигент получил свою порцию в колбу, а один первобытный тип втянул требуемое здоровенной клизмой. Они пили, причмокивая, а я старался не смотреть и не нюхать. Добираясь до дна, они замирали в ожидании результата. Старец, ударяя по горелке, живо комментировал события:

Вот пришел еще один с той стороны,
Добро пожаловать, добро пожаловать.
Мы открутим его голову, ах, простите.
Мы посадим его на кол, ой, как жалко.
Мы выпустим ему кишочки, дружно плача.
Станет он самым чистым на помойке.
Переварит того, кто внутри,
Съест того, кто снаружи.

Если здесь намек на меня, то я против. Но мое мнение никого не интересовало — в руку легла чаша с варевом. Итак, за маму… Я негордо посмотрел на старейшину. «Хороший, хороший», — сказал ветхий демон. Дескать, если я немного постараюсь, то стану хорошим трупом. А после самоупразднения продолжение обеда, можно сказать, за мой счет. От такой жизни они вполне могут включить в свой рацион человечинку. И меня ждет успокоение только в животах собравшихся. Я огляделся, сочувствующих не было. Царило грубое веселье, другое и невозможно без персон-карты. «Всех не скушаете», — кажется, закричал я, но отвар уже пронзил меня от макушки до копчика. Потом внутри стихло. Я незаинтересованно наблюдал, как мои собутыльники отбросили приличия, ерзали на земле, повизгивали. Но старец не успокоился, он задал ритм на своей горелке, и их движения приобрели некоторую согласованность. Дикари засновали вокруг костра, распустив губы и закатив глаза. Хорошему танцору никакая часть тела не мешает. Эти слова справедливо относились к нашей миленькой компании.

Рассматривал я эти ужимки спокойно, больше размышляя о том, в какой торжественный момент мне смыться и чем врезать старейшине. Немного погодя заметил, что плясуны тень отбрасывают уже не на землю, а прямо на воздух, как на экран. А от тени падает другая, раздавшаяся вширь, а там и третья, вообще круглая. Люди стали смахивать на орехи. Эти продукты, вдобавок, то ли дышали, то ли колыхались на ветру. А потом мерцающий воздух зарос по всей толще пушистой плесенью. Она облепила орехи, не оставила ни одного голого места.

— Что там еще? — я с трудом протолкнул слова сквозь затвердевшую на лице радость.

— Если мы не съедим ее, то сами станем едой, — откликнулся кто-то, кажется, старейшина.

— Звучит красиво, хотя я давно хотел сказать, что меню у вас небогатое — как в сельской столовке.