Дрянь

— Но… — едва слышно шепчет Николь.

Если и собирается сказать что-либо ещё, то умолкает под пронзительным предупреждающим взглядом своего Хозяина.

— Это… — он демонстративно поднимает руку со своим пистолетом, — я оставлю здесь, — обозначенное плавно ложится на бортик ванной. — Если решишь, что одного выстрела тебе мало, можешь воспользоваться им после того, как выполнишь то, что я сказал. Не разочаровывай меня больше. Я не стану терпеть ещё одного непослушания, — прищуривается и немного крепче сжимает пистолет в руке своей рабыни, вместе с тем изменив угол перехвата. — Ты всё поняла, Николь? — звучит уже мягко, почти с нежностью.

Она закрывает глаза и вдыхает глубже. Я замечаю слёзы на её ресницах. Капельки застывают, так и не скатившись по щекам, а их обладательница задерживает дыхание. Совсем ненадолго.

— Простите… — срывает с её уст беззвучное.

Дальше: как долбанные кадры какого-нибудь фильма. Николь отпускает свой пистолет и хватает другой — оставленный Закери. Я понятия не имею, почему он не останавливает свою супругу, хотя точно знаю, ему по силам. Раскаты последующего выстрела отражаются в моей голове, подобно взрыву атомной электростанции. Когда знаешь, что последствия уже необратимы и более глобальны, нежели возможно себе представить.

— Теперь можно, — доносится, будто из другой реальности.

Я по-прежнему беспомощно смотрю на Николь, которая окончательно оседает на пол. И всё ещё дышит. Хотя я не понимаю — почему. Ведь не в меня метилась. В себя. Понимание не приходит и тогда, когда на балюстраде появляется несколько персон в точно таком же снаряжении, как и на Закери. У них автоматы. Лица скрыты масками. А ещё я замечаю мелких красных пташек, будто взмывающих ввысь, чей образ запечатлён вдоль предплечий каждого — на них и любуюсь, пока чужие сильные руки ловко освобождают мои конечности от оков. И только потом сосредотачиваюсь на мужчине, вытащившего меня из чугунно-винного плена.

— Почти поверила, что ты не придёшь, — шепчу тихо-тихо в признании, прикрывая глаза, и малодушно прижимаюсь щекой к его груди, наслаждая крепкими объятиями. — Почти… — уже не о нём, да и то больше в своих мыслях.

Меня колотит похлеще той, что всё ещё жалобно всхлипывает поблизости. Потому и не сопротивляюсь, когда лишаюсь насквозь мокрой одежды, а уже обнажённые плечи накрывает тёплым одеялом.

Пространство наполняется многочисленным топотом, громкими голосами, раздающими команды. Людей становится больше. И не все из них бывшие военные. Я слышу имена и звания тех, кто служит в районе скотланд-ярда.

Они оцепляют периметр, собираются проводить какие-то экспертизы, и отпускают распоряжения по поводу того, куда заберут Николь.

Ещё немного погодя я и впрямь перестаю ощущать её присутствие.

— Она жива… — бормочу едва ли разборчиво, всё ещё не веря.

И правда ведь, всему остальному предпочла убить себя.

— Патроны холостые, — служит ответом приглушённое.

В этих двух слова я разбираю сожаление, раскаяние и болезненную горечь. Они буквально пропитывают меня, просачиваясь в вены, добираясь до самого сердца, и проникают в душу, оставаясь практически навечно.

Да, Закери винит себя. Потому и не говорит мне ничего, лишь гладит по голове, как маленькую, продолжая прижимать к себе, словно в последний раз.

Наверное, так и должно быть. Нет, не расставание. Его объятия. Такие же крепкие, как моя отчаянная потребность в них. Они защитят от всего мира, я точно знаю. Потому и прошу немного громче:

— Не отпускай больше.

— Не отпущу.

ЭПИЛОГ

Просторная светлая палата пропитана солнечным светом. Я вот уже который час наблюдаю за тем, как лучики постепенно меняют своё направление.

Надо же как-то скоротать время затянувшегося ожидания?

Доктор Белл обещал, что в скором времени мама придёт в себя. И если в первые часы, как только узнаю об этом, я готова чуть ли не вопить от этого осознания, то вот теперь… Правда, очнётся? Откроет глаза, взглянет на меня, как раньше, улыбнётся своей самой тёплой искренней улыбкой.

Сердце застывает каждый раз, как только в подсознание прокрадывается грешная мысль о том, будто мои надежды напрасны. Но, вопреки всему, устроившись в кресле напротив одной-единственной пациентки в этой комнате, я всё ещё жду и надеюсь.

Спасибо всем богам, не напрасно!

— Соф… — доносится едва уловимое.

Поначалу думается даже, что банально показалось. Но нет. Ресницы самой родной из всех на свете женщины дрогнули, а вскоре я замечаю и затуманенный рассредоточенный серый взор.

— Мамочка моя…

Моментально подскакиваю на ноги, приблизившись к ней.

— Софи… — повторяет она, а уголки её губ вздрагивают в намёке на улыбку.

Поскольку мне велено нажимать специальную кнопку, если пробуждение пройдёт без присутствия медицинского персонала, именно это я и делаю.

— Бобби… — произносит мама ещё одно имя.