Дрянь

И тут Кошкодамов не выдержал — сорвался. Он решил во что бы то ни стало добиться реабилитации и захотел сделать это старым, испытанным способом: переговорить окружающих правильными словами, попросту — демагогией. Говорят, он лично звонил домой всем однокурсникам, ходил по комнатам в общежитии, созывая народ на собрание. А когда все собрались, он вышел на преподавательскую кафедру и сказал речь.

Нас с Севериным там не было — мы сочли это ниже своего достоинства. Но ребята потом рассказывали, что по откровенности эта речуга не уступала фултонской. Кошкодамов кричал, что благодаря проискам врагов его не выбрали в комитет комсомола, что его нарочно завалили на каком-то там экзамене, зачитывал вслух интимные письма Ники Калининой. Он на всех произвел такое отвратительное впечатление, что наше сонное царство вдруг проснулось. Ему врезали по первое число, разнесли в клочья. Постановили: ходатайствовать перед деканатом о восстановлении Невмянова и Северина и об отчислении Кошкодамова, причем с небывалой доселе формулировкой: «За попытку использования коллектива в личных целях».

Но, конечно, мы со Стасом восстанавливаться уже не стали: работа в милиции оказалась не такой уж занудной, нас позвали в розыск, так что нам вполне хватило вечернего отделения. Да и Кошкодамов, гад, вывернулся. Не отчислили его, простили, спустили на тормозах — учли, что он покаялся, бил себя в грудь, обещал исправиться. По иронии судьбы, он теперь где-то адвокатом.

Так что, если смотреть отстранение, справедливость хоть и восторжествовала на словах, на деле все это было махание кулаками после драки. Но все равно я иногда вспоминаю кошкодамовскую историю и единственное, за что себя корю, — за то, что так скептически отнеслись мы с Севериным к очкарику-корреспонденту. Потом какое-то время я еще следил за его публикациями: похоже, он был серьезный и интересный парень… Ольга иронически улыбалась мне с траурного портрета. Сегодня утром мы обсуждали с Комаровым, не пора ли объявить в редакции об ошибке. И снова решили немного повременить. Дело даже было не в том, что о действительной судьбе Троепольской мы ничего взамен сообщить пока не могли. Просто весь наш оперативный опыт говорил о том, что любая информация, которой располагаешь ты и не располагают другие, даёт тебе некоторое преимущество. Откровенно говоря, мы примитивно жадничали. И вот сегодня, кажется, открылась наконец возможность невинность соблюсти и кой-какой капитал приобрести.

13

В управление я приехал часам к двенадцати. Комковский сидел под сенью цикуты перед пишущей машинкой, обложившись со всех сторон бумагами.

— Братцы, — взмолился он, — возьмите в дело! Совсем канцелярия замучила!

— Только мальчиком, — сурово ответил я. — За харч и науку.

— Мальчиком я и так у вас работаю, — уныло сказал Игорь. — Вернее, девочкой. Выполняю секретарскую работу. Во-первых, тебе звонил Стас. Вот, я тут записал… Он от двенадцати до часу ждет тебя в Доме книги. И еще: «Был в Мосбуккниге, смотрел квитанции. Сережа-Джим — Цаплин Сергей Федорович», тут адрес, он просил проколоть его через ЦАБ, я сделал. Есть такой, работает сменным диспетчером в бойлерной ДЭЗ-13. Погоди, — остановил он меня, увидев, что я, схватив листок, направляюсь к двери. — Еще вам обоим звонил Балакин. Просил приехать или хотя бы позвонить не позже четырех. И последнее, — сказал Комковский, голосом давая понять, что из секретаря-машинистки он преображается в моего начальника: — Где фотографии?

Я хлопнул себя по лбу и вытащил из кармана конверт.

— Хоро-ош, — скептически протянул Игорь, отрезая две карточки. — Что они там тебя — под дулом револьвера фотографировали?

Северина я обнаружил в отделе технической литературы. Он углубленно изучал «Основы агрохимии».

— Топай полегоньку через служебный вход к машине, — тихо сказал он мне, не отрываясь от своего увлекательного чтения. — Там встретимся.

На этот раз Стас, слава Богу, спрятал машину в тень, хотя, вероятно, им руководили отнюдь не соображения моего удобства.

— В диспетчерской нет — выходной, — с ходу начал он, едва мы залезли внутрь, — дома тоже никто не берет трубку.

Очень может быть, что болтается тут. Но вот беда, в лицо мы его не знаем. Какие будут предложения? Я пожал плечами.

— Пойду опять толкаться возле покупки, что же еще? Авось сойду там теперь за своего.

— Мудро, — одобрил Северин. — У меня возникла та же идея… час назад. Поэтому я тут для тебя кое-что организовал.

Он полез под сиденье и вытащил оттуда красивую, всю в заклепках, нашлепках, «молниях» и карманчиках спортивную сумку. Со словами «будешь у нас, Шурик, не хуже других» расстегнул ее и стал извлекать одну за другой старинные книжки в роскошных кожаных переплетах.

— Ты где это все взял? — ахнул я.

— Можешь быть спокоен, не украл, — отвечал Северин. — Помнишь пианисточку, к которой я Комковского посылал? У нее папаша — профессор консерватории в четвертом поколении. Хорош бы я был — звонить туда по твоему совету! — добавил он саркастически.

— Когда ж ты успел? — поразился я.