Дроу в 1941 г. Я выпотрошу ваши тела во имя Темной госпожи

Но сержант даже бровью не повел на это. Хмыкнул, вытащил из кармана шинели листок, аккуратно сложенный в несколько раз, и спокойно протянул его младшему лейтенанту.

— Ну? Что там еще? Чего суешь? Так… — командир небрежно развернул листок, поднес к глазам. — Предъявитель сего, товарищ Биктяков, является особо уполномоченным представителем Государственного Комитета обороны. Оказывать всяческое содействие… Подпись — председатель Государственного Комитета обороны И. В. Ста…

Голос у младшего лейтенанта становился все тише и тише, пока, наконец, не затих, вовсе. Оторвал ошарашенный взгляд от документа с грозной подписью, рука с бумагой заходила ходуном. Молча смотрел на сержанта, а его лицо тем временем медленно принимало виноватое выражение. До него, наконец, стало доходить, что он только что последними словами обложил особого представителя самого товарища Сталина. Это же трибунал, как минимум.

— Я… я… Товарищ сержант, прошу извинения, — немедленно вытянулся в струнку, а, глядя на него, встали по стойке смирна и его бойцы. Младший лейтенант побледнел, судорожно пытался застегнуть верхнюю пуговичку на подворотничке. — Я не знал… Если нужна какая-то помощь, только скажите. Может горячий обед организовать? В вагоне-то намерзлись, сейчас там поди лютый холод.

Правда, странный сержант на это только головой покачал. Мол, уйди, ничего не нужно. Младший лейтенант нужное на лету схватывал, поэтому через мгновение его с бойцами уже на перроне не было. На вокзал поспешил, от греха подальше.

Однако, встречались и те, кто не понимал ни намеков, ни вежливых слов и доброго обхождения. Ведь, в сторону фронта разные люди ехали. Одни из госпиталя возвращались, другие — прямо из училища, третьи — по командировочному предписанию, а четвертые — так, мимо проходили…

— Ба, какой бабец! — прямо у мест, где сидели сержант и его спутница, появились трое развязных типов. Вроде и рядовые, но одеты с иголочки, основательно — в добротных овчинных полушубках, теплых ватных штанах, офицерские сапоги на ногах. Вдобавок, морды наглые, сытые, хмельные. Считай с самого начала пути, весь вагон на уши поставили. — Слышь, сержант, иди-ка, погуляй немного. Бабенка-то заскучала с таким кавалером. Иди, покури. Гвоздь тебе и махорки отсыплет, а хорошо попросишь, может и водочки немного нальет. Так ведь, Гвоздь?

Нескладный сутулившийся боец справа тут же загоготал, показывая редкие желтые зубы:

— Налью, ага! Ха-ха-ха! Ремень только ослаблю и налью. Ха-ха-ха! Пусть подставляет! Ха-ха-ха!

К их удивлению, женщина, ничуть не испугавшись, спокойно встала и пошла к ним. И не было ни криков, ни плача, ни ругательств и проклятий. Словно, она всю жизнь только и ждала этих прокуренных, побитых жизнью урок, только-только вышедших по амнистии и решивших «попытать счастья на фронте».

— Гвоздь, вот это цаца! Только нас и ждала! Прошу, мадама, пройдемте в мой номер! Ха-ха-ха! — главный, крепкий боец с лысой башкой и выдающимся вперед кадыком, дурачился, подавая ручку и показывая на дальний конец вагона. — Чичас мы с вами получим удовольствие. Гвоздь! — перед уходом лысый кивнул на оставшегося на месте сержант. Гвоздь жадно облизнулся и понимающе развел руками. Все и без слов ясно: он присмотри за этим «обосравшимся» воякой пока его кореш развлекается, а потом и сам. — Бди…

Но прошло какое-то время, и Гвоздь забеспокоился. Начал непонимающе дергать головой, несколько раз вглядывался в конец вагона. Что-то уж застряли там его кореша. Не по понятиям получается: они нам уже битый час развлекаются, а он тут «вонючие портянки в вагоне нюхает».

— Ты, солдатик, сиди и не рыпайся. Понял меня? — показал финку с наборной ручкой, оскалился, дохнув тошнотворной вонью из рта. — А я корешков проведаю. Не боись, фраерок, мадаме привет передам. Гы-гы-гы…

Поднялся, и насвистывая что-то невнятное, скрылся в проходе. И опять все стало тихо.

Сержант же сидел, как и сидел, даже не пытаясь подняться. Казалось, его, вообще, ничто не волновало.

Когда же в проходе раздались шаги и появилась его спутница, лениво мазнул по ней взглядом, и снова уткнулся в окно. Женщина же села на свое место и принялась вытирать платочком руки. Испачкалась, похоже.

* * *

Хутор Песочное близ Кубинки, расположение 101-го стрелкового полка 32ой Краснознаменной стрелковой дивизии

1 декабря

Блиндаж. Несмотря на тридцатиградусный мороз снаружи внутри было тепло, даже жарко. Весело потрескивали поленья в огне разгоравшейся буржуйки. Полковник Захаров, склонившийся за картой, уже давно снял полушубок, оставшись лишь в одной гимнастерке. Тонкий шарф с горла, правда, так и не снял. Опасался, не оправился еще с болезни.

— И все-таки не нравится мне все это шевеление, — бормотал он, снова и снова водя карандашом по позициям своего полка. — Выдюжим, конечно, но сколько еще?