Дроу в 1941 г. Я выпотрошу ваши тела во имя Темной госпожи

— … Береги себя, сынок! — совсем охрипла от крика седовласая женщина. Она тоже какое-то время пыталась бежать за поездом, но не очень получалось. Из-за хромоты она скорее ковыляла, раскачиваясь всём телом. Видно, что было тяжело, больно, но женщина всё равно продолжала идти. — Ванечка, родненький, возвращайся! Сыночек… — слезы текли из глаз, оставляя мокрые дорожки на щеках. — Сыночек, только возвращайся.

Из вагонов продолжали махать, кричать. Воздух едва не звенел от стоявшего гула, в который сливались крики, музыка оркестра, плач, тревожные свистки кондукторов. Состав медленно покидал станцию, постепенно скрываясь за высоким кирпичным зданием депо.Призывники, всё ещё не отошедшие от прощания с родными, возбуждённо переговаривались, показывали, заботливо спрятанные, фотокарточки невест, подруг, детей и близких. Вытаскивали нехитрую домашнюю снедь, заботливо положенную дома, шуршал оберточной бумагой, стучал ложками и кружками. Воздух наполнился соблазнительными запахами, заставляя сглатывать слюну. Из одного угла дурманяще пахло копченым салом, из другого — свежеиспеченным хлебом. С чавканьем заработали челюсти, застучали зубы. Кое-то, мусоля карандаш и бумагу, уже начал писать письмо, явно собираясь отправить его с ближайшей станции.

Пожалуй, лишь одного человека, за исключением угрюмого комбата в головном вагоне, не коснулось все это. Крепкого на вид черноволосого парня в старой затасканной одежде обошли стороной и рвущие душу прощания, и завязавшиеся задушевные разговоры, и знакомства с новыми товарищами. Заняв место на нижних нарах почти в самом углу, он просто сидел и молчал. Руки сложены на коленях, серый сидор лежал рядом.Посмотришь на него со стороны, ничего не поймёшь толком. Глазу совсем не за что зацепиться. Вроде простой сельской парнишка из глубинки. Скромный, немногословный, а может толком и по русски неразговаривающий. Судя по неказистой одёжке — штаны в заплатках, стиранная-перестиранная рубашка, большеватая кепка на голове, явно отцовская — жил совсем не в достатке.

Однако человек поопытнее, особенно из военных или сидельцев, добавил бы ещё кое-что, что может и совсем бы мнение о парнишке поменяло. К примеру, взгляд и ухватки у него никах не походили на деревенские и простоватые. Слишком смотрел жёстко, колюче, словно за плечами у него целая история. Взглянешь в ответ, обожжешься или обрежешься. Когда же двигался, и вовсе, сомнения наступили. Ведь, сельский увалень или простой работяга от сохи ходил просто, без изысков: то косолапя, как медведь, то припадая в стороны, как утка. Вдобавок, шумно сморкался, сопел, пыхтел, не хуже паровоза.

Этот же был совсем другим. Если и делал что-то, то неспеша. Поднимался с нар до нужника, копался в сидоре так, словно силы экономил. Всё движения получались точные, выверенные, ровные, чего от рождения никак не добиться. Знающий человек сразу скажет, что похожие ухватки у хорошего таёжного охотника бывают. А ещё кое-кто добавит к этому, что и некоторые лихие люди так могут. Как говорится, вот и гадай, зверь он али птица.

В любом случае остальные призывники все это чувствовали. Словно дикие звери, неосознанно понимали, что к этому человеку лучше не лезть, а может и, вообще, нужно избегать. Правда, спроси сейчас любого об этом, ничего вразумительного он всё равно не ответит. Станет мяться, бормотать что-то невнятное, глаза пучить, но так ничего понятно и не скажет. Словом, опасность чуяли.

* * *

Риивал никогда всего этого не понимал. В частых вылазках на земли людских баронств и королевств дварфов он всегда с удивлением наблюдал за шумными сельскими сборищами и гульбищами, дивился на слезливые прощания и встречи, поражался бурным восторгам от неказистых выступлений ярмарочных артистов. Всегда в такие моменты в его голове возникал лишь один вопрос — зачем? Это же полнейщая глупость, неразумная трата сил. Как можно среди этих соплей, вздохов и метаний идти верным путём и сохранять верность своему истинному призванию? И ведь, они так живут годами, десятилетиями, даже не пытаясь приблизиться к благодати Благословенной Ллос.

— Хумансы… — время от времени шипел дроу, вкладывая в это слово столько презрения и отвращения, что на него начинали коситься соседи с других нар. Но он с угрозой зыркал в их сторону и все тут же отворачивались. — Чего с них взять… Благословенная, дай мне терпение, не залить всё здесь кро…

Риивал скользил взглядом по окружавшим его людям, снова и снова отмечая их непохожесть на Тёмный народ.

— Какие же они несуразные…

Едва ли не в каждом их движении сквозила излишняя суетливость, а часто и бестолковость. Чувства, мысли и ощущения с такой лёгкостью читались в их лицах, что становилось смешно.

— Вояки, — кривился дроу, переводя взгляд на другой конец вагона. Там на лавке сидела пара мужчин в одинаковой одежде с каким-то оружием, на которое остальные смотрели с нескрываемой завистью и восторгом.