Друг

Слишком много волнительных моментов, мороженого и торта, сказали взрослые, но они все поняли превратно, как взрослые часто превратно понимают, в чем состоят проблемы детей. А я, перепуганная до глубины души и не имеющая слов, чтобы объяснить, что со мной случилось, даже не попыталась их просветить. Но я ничего не забыла. Избитое выражение «гробовая тишина» может мгновенно пробудить в моей душе эту сцену.

Годом раньше исчез мой дед. А вскоре также бесследно исчез и директор нашей начальной школы. Все, что произносилось в попытках объяснить эти исчезновения, было не очень-то убедительно. Но то, что в деле замешано что-то ужасное, что-то невероятное, о чем нельзя говорить вслух – это было ясно.

Меня охватил леденящий ужас. Эти остальные дети – они вовсе не прячутся, они исчезли. Исчезли в этой самой тьме, чтобы никогда не вернуться. Осталась только я. Одна, совсем, совсем одна. Комната поплыла перед моими глазами. Меня вырвало, и я упала в обморок.

Я только что вспомнила, что свекор Гретль Витгенштейн тоже покончил с собой.

Вижу ли я тебя во сне?

Я покорно описываю свои сны. Я бреду по глубокому снегу, пытаясь догнать кого-то, идущего далеко впереди, фигуру в темном пальто, похожую на треугольную прореху в огромном снежном одеяле. Я зову тебя по имени. Ты оборачиваешься и начинаешь делать мне знаки руками. Но я их не понимаю. Просишь ли ты меня поторопиться или, наоборот, предостерегаешь, чтобы я остановилась и пошла обратно? Муки неопределенности. Конец сна.

– Или, по крайней причине, – говорю я (по какой-то нелепой причине, чувствуя себя виноватой), – это все, что я помню.

Я рассказываю о тех случаях, когда я тебя вижу. Каждый раз, когда мне так кажется, у меня екает сердце. Но почему, почему почти всегда, когда я принимаю кого-то за тебя, этот человек оказывается не в том возрасте, когда ты умер, а в какой-то другой период твоей жизни? Однажды на кампусе я чуть не закричала от радости при виде человека, который оказался похож на тебя такого, каким ты был, когда ты и я встретились впервые.

Я признаюсь психотерапевту в том, что у меня бывают внезапные приступы ярости. Идя в самый разгар часа пик по Манхэттену, среди спешащих в обоих направлениях толп, я ловлю себя на том, что киплю от бешенства, что я готова убить. Кто все эти гребаные люди, и разве это справедливо, разве это вообще возможно, что все они, все эти совершенно заурядные люди живы, когда ты…

Психотерапевт прерывает меня, замечая, что ты сделал свой выбор сам.

Я действительно все время об этом забываю. Потому что очень часто мне кажется, что все было не так, что это вовсе не было твоим выбором, не было актом свободного волеизъявления, что с тобой произошел какой-то дикий несчастный случай. Что, как я полагаю, нельзя назвать неточным описанием событий, ведь убийство самого себя бесспорно противоречит естественному ходу вещей.

«Коню, собаке, крысе – жить. Но не тебе. Тебя навек не стало», – плачет король Лир над телом своей дочери Корделии.

Временами я с трудом сдерживаю свой гнев на студентов. Как можно специализироваться на английском языке и не знать, что после вопросительного знака нельзя ставить точку? Почему даже студенты магистратуры не понимают разницы между романом и мемуарами?

Мне хочется ударить студентку, которая не прочитала заданных на прошедшую неделю пятидесяти страниц обязательной литературы и в качестве оправдания заявляет, что должна была участвовать в жюри присяжных.

Я оставляю без ответа и вымарываю анкету кого-то из тех, кто рассматривает возможность поступления в мою группу. (Вопрос номер один: «Вас чрезмерно беспокоят такие вещи, как пунктуация и грамматика?»)

Весь этот гнев, говорит психотерапевт, ведь он никоим образом не направлен на тебя. Я не злюсь на тебя, не обвиняю. Это потому, что я думаю, будто самоубийство можно оправдать?

Так считал Платон[75]. Так считал Сенека[76].

Но что думаю я? Как я считаю, почему ты это сделал?

Потому что ты был заперт в резервуаре с водой, куда тебя поместили вниз головой.

Потому что ты был слаб и страдал от боли.

Потому что ты устал от борьбы.

Я провожу большую часть следующего часового сеанса, не произнося ни слова. Всякий раз пытаясь заговорить, я начинаю плакать. После нескольких безуспешных попыток я просто сижу, рыдая, пока не приходит время уйти.

Я хотела вспомнить о том времени, когда мы с тобой повстречались в Берлине. В тот год я жила там в качестве исследователя-стипендиата, а ты был проездом – только что вышел перевод твоей последней книги на немецкий. И мы провели вместе долгие выходные.