Друг другу вслед

— Ну-ну, стеклодув, ну-ну. Сам-то далеко ли ускакал? — Игнат помедлил, соображая. — Ладно, разговор с Евстигнеем за мной. В крайности, при усольском штабе найдем опору.

— Спасибо, — прошептала Натка и быстро пошла, потом помчалась вприпрыжку по улице.

«Хороша! А что парня в краску ввел, негоже, — упрекнул себя Игнат. — Или перед девчонкой захотелось порисоваться?»

— Вот и мой дворец золотой, — сказал Кольша, указывая на избенку под просевшей соломенной крышей. Он вдруг смешался, дернул носом. — О записи бабке ни гугу. Слез не оберешься. У них ведь глаза на мокром месте.

Баба Акулина ждала около ворот, угловатая, костистая, в черном вдовьем платке. Она с беспокойством оглядела внука, спросила, где пропадал.

— На реку бегал с ребятами, — беззаботно отозвался он. — Иду обратно, а навстречу Евстигней. Так, мол, и так…

— Знаю, где он тебе встрелся! — бабка погрозила ему кулаком. — Говори правду, Кольша!

— Вот пристала: говори да говори… Ты б лучше о госте позаботилась… Из Москвы!

Она спохватилась, пригласила в дом, захлопотала. Первым делом нарезала крупными ломтями пшеничного хлеба, поставила перед Игнатом пахучий липовый мед в червленой чашке, поклонилась:

— Ешь, милок. А там и яишенка поспеет.

У Нестерова, голодного не первый день, зарябило в глазах. Он долго сидел, не притрагиваясь к угощению, двигал желваками. Подперев голову рукой, с мягкой грустью глядела на него баба Акулина.

— Трудно у вас?

— Осьмуха, и той скоро не будет, — с трудом вымолвил Игнат.

4

После недолгого, но сильного дождя снова засияло солнце, посеребрило пробегающую по озеркам и лужам легкую зыбь. Омытые вязы и дубы дымились точно ранней весной, и лишь густотравье в россыпи незабудок напоминало о близком развороте лета.

Кольша и Игнат, проводив до штаба самый дорогой и весомый «гостинец» — две горные пушки, пулеметы, винтовки и патроны, возвращались в Ахметку. Отшагали верст десять, впереди оставалось почти столько же. Миновав просторный Табынский луг, они присели на затененном бугорке, запалили Кольшин самосад.

— С бабкой беда, — озабоченно сказал Кольша. — Кто-то трепанулся-таки о записи… Вчерась такой был сыр-бор… — он умолк, по его продолговатому лицу прошла тень. Потом завел о другом: — В Нагадак не наведаемся? Гареев еще взвод сколотил, башкирский!

«Эвон куда шагнула революция, во все края, — рассуждал про себя Игнат Нестеров. — Правда, нечисти многонько. Дутов с Красновым, япошки в Приморье, но главная драка определенно позади, а там, с новым солнцем, — бой за сталь, за хлеб, за свет в окнах и сердцах…» Он внезапно чертыхнулся. Не повезло ему этой весной, нет. То, ради чего ехал из Москвы, делали другие…

— Идем, — тусклым голосом сказал Игнат, поднимаясь.

Вот и Ахемтка — горсть черных изб в кружеве кособокой городьбы, овеянная запахами цветущей липы и навоза. Но почему около избы-сходни собрался народ? Плотно обступил крыльцо, слушает сбивчивую речь павловского парня.

— Мужичье ему: «Айда в Совет!» А он: «Да я, братцы, чаю не пил, и лошак неприбранный. Мчал полсотни верст!» А они: «Опосля напьешься, айда!» А у него в фортомонете листок, и в нем…

— Не мельчи! — в нетерпении одернул парня Евстигней. — Ну, был ты на левом берегу, ну, прикатил Филька, что дальше?

Парень обвел толпу ошарашенными глазами.

— Чех… на дороге взбунтовался!

Нестеров замер. «Конец передышке, — горестно подумал он. — Небось эшелоны-то растянулись до Тихого океана. Сила огромная, давным-давно сколоченная в дивизии, а мы едва запись провели!» И вдруг вспомнились ангарские. Как они там, дед с мальчонкой? Года полтора назад пришло письмо, потом будто обрезало. Вообще, какие дела в Сибири? Да что и гадать тут! Кто загнан в гроб, кто бьется допоследу, кто в бегах. Тысячи верст промеж легли, ни помочь, ни словом подбодрить!

5

Июнь перекипал в заботах и тревогах. Враг плотным кольцом охватил рабочий район: за рекой рыскал атаманский сброд, железную дорогу на севере оседлали белочехи. Еще держались Белорецк и Оренбург, но надолго ли? Богоявленцы и архангельцы встали в ружье. Вновь сколоченные деревенские боевые группы обзавелись винтовками и пулеметами, окопались вдоль правого берега. Из-за Белой все шли и шли беженцы. По их рассказам, учредительские власти пороли, арестовывали, расстреливали без суда и следствия бедноту.

— Ну, москвич, дозорами да перестрелками теперь не отделаешься, — сказал Евстигней, завернув как-то утром к Игнату. — Чует мое сердце.

У избы-сходни ждал Гареев, в мокрой одежде, босой, перепачканный зеленой тиной. Увидев сельского комиссара, он замахал руками, зачастил, мешая татарские и русские слова. Оказалось, Нагадак захвачен сотней дутовских казаков.

— Что я тебе говорил, Игнат? Пошло-поехало.

— Может, отступить в Богоявленск? — робко заметил кто-то. — Набегут, и не пикнешь.

— Хорош совет! Идем-ка, покумекать надо.