Друг другу вслед

— Взглянем правде в лицо, товарищи, положение у нас по-прежнему трудное. Из одного «мокрого мешка» попали в другой, более плотный. Сим, Белая, Уфимка… Каковы главные группировки врага? Под рукой у генерала Ханжина, что идет за нами, казачья дивизия и офицерские добровольческие части Каппеля. На западе уфимский гарнизон, тысяч до десяти штыков, на востоке, под Кудеевкой и Улу-Теляком, группа казачьих войск, приблизительно около четырех тысяч сабель. На севере, по линии Шакша — Иглино — Тавтиманово, офицерские батальоны, полки мобилизованных. Как видите, намеренья самые серьезные: схватить и на сей раз не выпустить. У белых — оперативный простор, могут свободно перебрасывать силы и от Самары, и от Златоуста. Нам помощи ждать неоткуда. Единственный выход — оседлать железную дорогу, пересечь ее и форсированным маршем на север. Думаю, обстановка ясна всем… Теперь о плане. Чтобы запутать генералов, мы с Василием Константиновичем предлагаем демонстративно наступать на Уфу. Вот так! — и, поставив ладонь ребром, двинул ею наискось по карте. — Троичанам Томина выйти к станции Шакша и Малороссийским хуторам, выбросить сильный разведотряд, скажем, эскадрона два, в Юрмаш, что в десяти верстах от города. Бить напропалую. Главный удар наносят Верхне-Уральский и Уральский отряды. Иван Каширин ведет свои полки на Иглино, в центре. Конники-разинцы правее овладевают разъездом Чуваши. Архангельцы, на крайнем фланге, атакуют станцию Тавтиманово. Твоя цель, Даннберг, — взорвать мосты. Павлищев во второй линии, за основными силами. Богоявленский полк прикрывает обоз и беженцев. — Николай Дмитриевич внимательно посмотрел на молоденького троичанина с русым чубом, улыбнулся: — Уж если новый марш-маневр, парень, то сразу и на восток, и на запад. По-новому!

Совет кончился, командиры разъезжались по колоннам. К Игнату подошел Калмыков, протянул кисет. Был он, как и при первой встрече, весной, в пиджаке, в задымленной старенькой кепке.

— Ну, когда к нам, Сергеич?

— Думаю, скоро.

— Заливай, заливай. Небось на Иглино, вместе с белоречанами собрался? У нас, в прикрытии, не у них. Масштаб не тот. И все-таки последними не были и не будем. — Он тронул пышные, вразлет усы, пошел к главкому. За ним влюбленно следил Макарка Грибов, повторяя чуть ли не каждый его жест.

— Сергеич, у тебя бритва имеется? — спросил с запинкой.

— Есть, а что?

— Хочу, понимаешь, побриться наголо… Свою посеял на Зилиме!

Сперва этот короткий разговор как-то не дошел до Игната. Вспомнился он потом, глубокой ночью. «О чем толковал Макар Гаврилович? Ни с того ни с сего, в конце лета — наголо… Постой, да ведь Калмыков бритый всю дорогу!»

Дом опустел. Главком вместе с начштаба уединились в боковушке еще раз посовещаться, остальные разбрелись кто куда. «Вздремнуть, что ли? — подумал Игнат. — День нелегкий будет, судя по всему. Ну, а нагнать белоречан — дело простое, белолобому только свистни. Дождь припустил? Не беда!» Он покурил, прилег на солому в углу передней, рядом взапуски храпели ординарцы, телефонисты, бойцы комендантской роты. С удовольствием вытянул ноги, смежил веки, замер под успокоительный звон капель по железной крыше. И вдруг вскочил, сам не свой… Там, в кромешной темноте, шагают без она и отдыха первоуральцы и архангельцы, богоявленцы и белоречане, бухает в опорках суровый Кольша, за ним нежная семнадцатилетняя Натка Боева, идет Евстигней, с трудом ковыляет командир пешей разведки, приседая, месит липкую черную грязь… Мокей-кашевар. А следом орудия и зарядные ящики, дальше раненые на телегах-плетенках, бабы, дети, старики… В самое время разлегся, черт!

Он быстро натянул сапоги, вылетел за дверь.

— Ты, москвич? — справился часовой.

— Угадал. Если спросят, я у Алексея Пирожникова.

— Спал бы себе да спал, чудак. Эх, скорей бы смена, храпану во всю завертку!

На голоса вышел ординарец главкома.

— Едешь? Конычно, балакать будешь?

— Может, буду, малайка, а может, и помолчим за компанию.

— Верно! — башкир похлопал себя по бедру, где висел трофейный маузер. — Теперь они за нас говорят!

— Ой, не скажи! — возразил часовой. — Слово, оно и поныне в седле, коли от чистого сердца. Перво-наперво, ленинское слово. Мир народам! Так? Заводы рабочим! Так? Земля крестьянам! Любую темень прошибает. Крепче, понимаешь, орудийного залпа.

6

Забрезжило мглистое утро, близился штурм железной дороги. По всему фронту, от Шакши до Кудеевки, вот-вот забеснуется бой, встанут черные разрывы, громовое «ура» сомкнется с дикими вскриками и стонами.

Белоречане едва ли не первый раз после Усолки поели по-человечески, благо хуторские женщины испекли свежий хлеб, а к чаю угостили медом, по шесть ложек на брата.

— Что и говорить, богаты пчелой наши края! — бубнил Мокей. — Липа-матушка, сколько ее и по горам, извени, и по долам.

— Разбросанный ты мужик, Мокей Кузьмич, — сердито сказал Санька Волков. — Час политбеседы, а ты… Продолжай, Игнат. Что еще в газетах, раздобытых интернационалистами?