Друг другу вслед

Вскоре цепь двинулась к нагорным улицам. На перекрестке ждали верховые, в них Нестеров тотчас узнал начальника артиллерии с ординарцем.

— В какую сторону, товарищ начарт?

— К штабу, если он еще есть… Ого, слышите, комендантский батальон голос подает. Его «шоши»… За мной!

Извилистыми переулками выбрались наверх.

— Гляди! — испуганно крикнул кто-то, указывая на ледовое плесо Камы. По нему густо бежал народ, вскачь неслись подводы, небольшая группа красных залегла вдоль торосов, беспорядочно палила по набережной. Оттуда сквозь морозную утреннюю мглу сверкали ответные огоньки.

— Поди, штарм давно за рекой, — заметил маленький стрелок. — Вы-то как отстали, товарищ артиллерист?

— Был на Перми-второй, встречал бронепоезд.

— Встретил?

— Должен быть, вот-вот.

Цепь миновала водокачку, попробовала пройти дальше, но в первые же минуты понесла потери убитыми и ранеными, отступила за дома. Стреляли отовсюду: из окон, с чердаков, с крыш. Только через полчаса, когда совсем рассвело и подошли остатки комендантского батальона, приведя с собой пленного прапорщика, обстановка немного прояснилась.

Первым, сделав многоверстный ночной переход, ворвался Енисейский полк белых, спустя некоторое время к нему присоединились барабинцы и штурмовой батальон. Утром же в городе вспыхнул мятеж. Офицерство, затаившееся до поры, чиновники, гимназисты, заранее сколоченные в «звенья», начали бешеный обстрел штаба армии, ревкома, военного городка. Новобранцы Камской бригады частью сдались, застигнутые врасплох, частью, вместе с камышловцами, которые потеряли в недавних боях три четверти состава, пробились на южную окраину. Они-то, да раненые из госпиталей, да потрепанный инженерный батальон с остатками запасного полка и сдерживали теперь белых, яростно устремившихся к Камскому мосту.

Особенно зло враг наседал от Сибирской заставы. Штурмовые роты наступали по набережной, стремясь отрезать красным пути отхода. Едва рассеялся туман, заговорила артиллерия, захваченная енисейцами на Мотовилихинских горках. Над головой с клекотом пролетали снаряды, рвались на станции Пермь-вторая. Дальние постройки и вагоны у моста заволокло дымом.

Люди на льду заторопились еще быстрее. И снова ударило вдалеке, пушистые дымки безобидными кольцами разошлись по сизо-голубому простору неба. И упал человек, за ним сразу двое, остальные кинулись по сторонам.

— Шрапнелью, гады… — чей-то голос в цепи.

— Что ж твой бронепоезд помалкивает? — спросил Игнат у начарта армии. Третьего связного послали на станцию, а бронепоезд по-прежнему был глух и нем.

Из-за дома появился конник с забинтованной головой.

— Командир полка приказал…

— Камышловского, что ли? Некрасов?

— Не, запасного…

— Объявилась-таки пропажа. Ну и ну?

— Велел отходить к вокзалу. За неподчиненье — расстрел.

— Передай ему… — и начарт привернул соленое словцо.

Потом подоспел новый посыльный, от начгарнизона, с категорическим приказом атаковать в лоб.

— Сам-то он где?

— На станции. На второй, стало быть, Перми. Ой, натерпелись мы с ним лиха. Кружным путем, по тому берегу…

— Ну, пусть отдохнет, — молвил маленький стрелок. — Черт их батьку знает. Всяк свое. Нету единой твердой руки… — И посыльному резко: — Нечего моргать, айда в цепь!

Держались у водокачки и на прилегающих к ней улицах весь день, отбивая барабинцев и штурмовиков.

— Да, перед нами теперь не полк с батальоном. Считай, бригады две-три! — Начарт потер побеленную стужей щеку. — Будем драться, утро покажет… — и смолк, не объяснив, на что все-таки надеется: то ли на команды камцев, отступившие к мосту, то ли на бронепоезд, который до сих пор не подошел с той стороны.

Красные, сотен шесть-семь голодных, измотанных морозом людей, глубокой ночью заняли оборону в женском монастыре и особняке Мешкова. Колчаковцы поутихли, но каждому было ясно — жди новых атак.

Ранним утром начарт вызвал Игната с группой бойцов на станцию.

— Что за спешка?

— Буза у санитарного эшелона, — ответил связной. — Понабилось черт знает какой публики. Невпроворот!

Нестеров отобрал десятка два камышловцев, повел вдоль насыпи. И впервые за время боя он вспомнил о Натке, тревога опалила сердце. Где она сейчас? В санитарном вагоне или на передовой, с какой-нибудь фланговой ротой? Ох, Натка, Натка!

На станции творилось что-то невообразимое. Часть построек была сметена артиллерийским огнем, дотлевала огромным пепелищем. Горели разбитые пульманы. По рельсам с криками неслись беженцы, наскакивали друг на друга, мчались дальше. Игнат и камышловцы еле-еле прошли сквозь толчею. На главном пути стоял готовый к отправке поезд. Крыши вагонов облепили беженцы с узлами и мешками, снизу к ним карабкались еще и еще. Подножки осаждала толпа молодых парней, одетых кто во что, часовые с трудом сдерживали их напор.

— Не велено, товарищи. Санитарный поезд!

— Кому не велено? — взвился парень в кацавейке. — Мы кровь проливаем, а нас не пускать? Жми, братва!

Он выдернул из кармана револьвер, навел на часового, и тут же рядом с ним вырос бородач-камышловец.

— Спокойно!