Друг государства

Известный промышленник и меценат Савва Мамонтов как-то попытался сконфузить Федора Никифоровича, предложив адвокату на спор добиться оправдания подзащитного ровно за минуту. В тот день Плевако представлял интересы проворовавшегося приходского священника. Когда обвинитель закончил свой гневный спич, он поднялся и тихим голосом произнес: «Господа присяжные заседатели! Более двадцати лет мой подзащитный отпускал вам грехи ваши. Один раз отпустите вы ему, люди русские!» Мамонтову пришлось раскошелиться.

А анекдот про то, как Плевако оправдал старушку, укравшую медный чайник, пересказывали по всей России. Обвинитель, опасаясь именитого визави, сам перечислил все вероятные аргументы защиты: мол, обвиняемая — пожилая, бедная женщина и, конечно, заслуживает жалости, но право собственности священно, ведь без него Россия погибнет. «Много испытаний пришлось претерпеть России, — ответил на это Плевако. — Печенеги терзали ее, половцы, татары, поляки. Все вытерпела, все преодолела Россия, только крепла и росла от испытаний. Но теперь… старушка украла чайник ценой в тридцать копеек. Этого Россия уж, конечно, не выдержит, от того она погибнет безвозвратно». Оправдательное решение присяжных растворилось в громе оваций.

Плевако всерьез

Между тем внимательное изучение документов выявляет неожиданный парадокс: в реальности участие Федора Никифоровича в процессе отнюдь не гарантировало успеха его подзащитным, а иногда даже прямо играло на руку обвинению. Да, в ораторских способностях он уступал немногим, но и однозначного превосходства над другими столпами адвокатуры не имел, а главное — в смысле юридической эрудированности смотрелся на их фоне весьма бледно. И тем не менее именно фамилия Плевако уже при его жизни стала нарицательным обозначением адвоката экстраординарных способностей. В чем же тут секрет?

Вполне возможно, в том, что именно Плевако как никто другой выражал в суде русские народные воззрения на правосудие. А они были настолько замысловаты, что чуть было не встали на пути введения в России института суда присяжных. Главным аргументом «contra» был странный на первый взгляд обычай крестьян считать преступников «несчастными» и жалеть их. Истоки этого суждения простонародья отчасти лежали в несовершенстве российской пенитенциарной системы, которая обрекала заключенных — даже невиновных, по многу лет дожидавшихся суда, — на страшные муки. Но был и другой мотив, который как раз в те годы четко зафиксировал в своих романах Достоевский: высшей карой преступнику является душевное страдание, а такое страдание достойно со-страдания, дающего шанс на духовное воскресение. И ревностный христианин адвокат Плевако, простивший свою несчастную мать, видел в этой особенности народа глубокую нравственную справедливость. Это вполне объясняет причины его успехов и фиаско.

Однажды Федор Никифорович вместе с адвокатом Шубинским защищал двух братьев-подрядчиков, обвиненных в подделке строительного материала. Сам он выступил неожиданно слабо. Его коллега же, напротив, произносил уверенную речь, доказывая, что его клиент не преступник, а «мученик идеи». Плевако, свидетельствует судебная корреспондентка Козлинина, «заслышав в этих словах фальшь и, видимо, совершенно упустив из виду интересы своего подзащитного, воскликнул: “О, если бы они были мученики, — не на тех бы струнах прозвучало наше слово — дрогнуло бы сердце у обвинителя и сомкнулись бы уста”». Этим неуместным правдолюбием Федор Никифорович «зарезал» клиента, которого присяжные без излишних прений признали виновным. Козлинина характеризовала Плевако как «глашатая мировых истин» и тут же добавляла: «…он увлекал за собою и других, но чтобы возникло это впечатление, необходима была надлежащая почва, нужна была наличность попранного человеческого права или человеческой личности, и в борьбе за них он являлся то грозным мстителем, то нежнейшим их охранителем <…> Там, где этого рода стимулов не было, где обвиняемый руководствовался исключительно желанием нажиться, там безветными и неодухотворенными являлись речи Ф. Н. Плевако…»