Друг и лейтенант Робина Гуда

— Но ведь это не навсегда, — заверил я, воспользовавшись передышкой, во время которой констебль королевского замка судорожно запивал свое негодование, не найдя подходящих слов. — После того как с Робином Гудом и его бандой будет покончено, можно будет насадить новый лес, и к тому времени, как его величество вернется из плена, там уже снова зазеленеют...

Я оборвал фразу, поняв, что слегка зарвался и что мои последние слова вполне могут быть расценены как изменнические. Тем, кто желал освобождения Ричарда из плена, как и тем, кто этого вовсе не желал, полагалось делать вид, будто возвращение короля — дело самого ближайшего будущего. Приписать безумную идею покойному Ришару было нетрудно, однако за крамольные речи к ответу притянули бы меня, а не его. Все, чего я добивался, — это чтобы шериф с радостью освободил меня от службы, но вовсе не того, чтобы меня бросили в тюрьму по обвинению в государственной измене.

—  Эгхххм! — шумно прокашлялся Вильям Певерил, первым нарушив затянувшееся молчание. — Благодарю вас за рвение, сэр Гринлиф. Когда король Ричард — да хранит его всеблагой Господь! — вернется из плена, я доложу ему, как рьяно вы желали очистить его заповедный лес от разбойников...

— Я только изложил предложение моего бывшего...

— Все равно, неважно! По счастью, теперь в таких крайних мерах нет нужды, потому что с шервудскими аутло и без того уже почти покончено.

Надеюсь, на моем лице было написано только безмерное удивление и ничего больше, когда я молча уставился на вице-графа.

—  Да-да, сэр Гринлиф! То, что не удалось сделать вам и вашим наемникам, удалось сделать скромному служителю Божьему, отцу Бертрану...

Настоятель ноттингемской церкви Святой Марии с благостным видом опустил глаза.

— ...Сегодня на рассвете Локсли явился в его церковь, и отец Бертран сумел послать за стражей, которая и схватила разбойника.

— Локсли явился в ноттингемскую церковь?! — громко вырвалось у меня. — Да он никак совсем сошел с ума!

— Наверняка сошел, если решил замолить свои грехи, — заметил констебль. — Как будто грехи этого негодяя можно как-то замолить!

— Христос милостив, — со вздохом проговорил святой отец, — возможно, он и простит главарю аутло его великие прегрешения, как простил грехи раскаявшегося разбойника, распятого вместе с Господом на Голгофе...

— Ладно-ладно! — махнул рукой шериф. — Вы сможете лично исповедовать мерзавца перед казнью, отец Бертран, если захотите, только вряд ли из этого выйдет толк! Ведь даже на исповеди Локсли не признался, где прячет награбленное, э?

— Не сказал ни единого слова! — печально покачал головой настоятель.

—  Не сказал священнику — скажет палачу!!! — вице-граф грохнул кулаком по столу так, что на нем подпрыгнула посуда. — Он мне все выложит, сукин сын, я вытрясу из него награбленное до последнего пенни! Кровь Христова, мерзавец еще будет умолять, чтобы я высчитал с него проценты за полтора года!!!

Поймав свой качнувшийся кубок, я сделал глоток, чтобы промочить вдруг ставшее очень сухим горло.

— Значит, пока Локсли ничего не сказал?

— Ни единого слова, лесной  ублюдок! — прорычал вице-граф. — Ну ничего, через день-другой он сам приведет меня к своим тайникам! Приведет и будет скулить, чтобы...

— А как же остальные разбойники, сэр Певерил? — пискнула жена сэра Персиваля.

Она была полукровкой, как и Катарина, дочерью саксонского тана из Хаксвелла. Плохо зная язык норманов, эта дама редко раскрывала рот, но сейчас задала на удивление здравый вопрос.

—  Остальные разбойники без Локсли — ничто! — заявил шериф уже слегка заплетающимся языком. — Проклятый йоркширец был их головой, он держал их на сворке... А без него мы запросто переловим всех аутло! Выкурим их, как кроликов из нор...

Сэр Персиваль о чем-то спросил вице-графа по-французски, Певерил ответил гостю на том же языке... И дальнейшие разговоры потекли мимо меня, невнятные, как шум дождя.

Но я уже узнал все, что мне было нужно.

Шериф и сам не подозревал, насколько он был прав. Да, йоркширский беглец и впрямь «держал» всех остальных аутло, но не так, как предполагал Вильям Певерил. Локсли не был головой лесных отщепенцев, он был их душой — и их надеждой. Он дал им взамен отчаяния гордость и радость жизни... Вот почему Дикон, без сомнения, не ошибался, так же как не ошибался шериф ноттингемский. Без Робина Гуда всей шервудской шайке очень скоро придет конец, как пришел конец всем другим шайкам, разбойничавшим в здешнем лесу.

И если труп главаря шервудских разбойников через несколько дней будет вывешен в клетке рядом с трупом Гая Гисборна, — как знать, не лишится ли наше будущее одной из самых живучих и красивых легенд, какие подарило человечеству средневековье? Войдет ли Робин Гуд в историю, если погибнет уже сейчас? А если нет — каким станет мир без легенды о бескорыстном разбойнике, который грабил богатых и раздавал бедным?