Друг моей юности

Но вышло не так. Она порвала с Беном. Не прошло и года, как ее и след простыл. Порвала она с ним трагично и жестоко. Она рассказала ему о Майлзе, хотя и пощадила собственную гордость, опустив историю с Майей. Она не старалась – и даже не хотела – избежать жестокости. Той ночью, когда она ждала звонка Майи, ею овладел какой-то злобный дух брожения. Она увидела, что окружена ложью и сама живет ложью. Раз она так легко изменила – значит ее брак был ложью. Раз она так быстро и так далеко вышла за его пределы – он был ложью. Теперь она страшилась такой жизни, какую вела Майя. Не меньше она страшилась той жизни, которую ранее вела сама. Она не могла не разрушать. В ней нарастала такая холодная энергия, что она должна была разрушить свой собственный дом.

Вместе с Беном, когда они оба были еще так молоды, она вошла в мир церемоний, безопасности, жестов, сокровенности. Ласковой видимости. Более чем видимости. Ласковой хитрости. (Уходя от мужа, Джорджия думала, что хитрость ей больше никогда не понадобится.) Она бывала счастлива в этой жизни – время от времени. Она бывала мрачна, беспокойна, растерянна, счастлива. Но она упорно и мстительно отрицала это. Нет, никогда. Я никогда не была счастлива, говорила она.

Люди всегда так говорят.

Люди совершают грандиозные перевороты, но совсем не те, которые предполагают совершить.

Все равно Джорджия знает, что ее раскаяние из-за того, как она когда-то перевернула свою жизнь, – нечестное. Искреннее, но нечестное. Слушая Рэймонда, она сознает: то, что она совершила тогда, ей пришлось бы совершить снова. Ей пришлось бы проделать все это снова, если уж она была такой, какой была.

Рэймонд не хочет отпускать Джорджию. Не хочет с ней расставаться. Он предлагает подвезти ее в центр города. Когда она уедет, он не сможет больше говорить про Майю. Наверняка Анна заявила, что ни слова больше не желает слышать о Майе.

– Спасибо тебе, что приехала, – говорит он в дверях. – Ты уверена, что тебя не надо подвезти? А на ужин точно не хочешь остаться?

Джорджия снова напоминает ему про автобус и последний паром. Нет-нет, говорит она, я в самом деле хочу пройтись. Тут всего мили две. День, клонящийся к вечеру, так чудесен. Виктория так чудесна. Я и забыла, до какой степени.

– Спасибо, что приехала, – еще раз говорит Рэймонд.

– Тебе спасибо за напитки. И вообще спасибо. Мне кажется, никто из нас не верит, что когда-нибудь умрет.

– Ну-ну, не надо так, – произносит Рэймонд.

– Да нет. Я хочу сказать – мы никогда не ведем себя так, как если бы верили, что умрем.

Рэймонд улыбается все шире и кладет руку ей на плечо:

– А как же нам нужно себя вести?

– Иначе, – говорит Джорджия. Она напирает на это слово, сознательно оглупляя его – нарочно показывая, что этот ответ настолько убог, что его можно дать только в шутку.

Рэймонд обнимает ее, потом втягивает в длинный холодный поцелуй. Он присасывается к ней с аппетитом, весьма прискорбным, но неубедительным. Пародия на страсть, смысла которой никто из них двоих, конечно, не попытается постигнуть.

Джорджия не думает об этом, идя назад в город по улицам, полным осенних красок, осенних запахов, осенней тишины. Мимо Кловер-пойнта, мимо утесов, поросших дроком, мимо гор на той стороне залива. Горы Олимпийского полуострова, скомпонованные, как явный сценический задник, аппликация из радужной папиросной бумаги. Джорджия не думает ни о Рэймонде, ни о Майлзе, ни о Майе, ни даже о Бене.

Она вспоминает, как сидела в магазине по вечерам. Свет уличных фонарей, сложные отражения в витринах. Случайная ясность.

Пора париков

Когда мать Аниты умирала в городской больнице Уэлли, Анита вернулась домой, чтобы за ней ухаживать, хотя уже не работала медсестрой. Однажды в коридоре больницы ее остановила невысокая широкоплечая широкобедрая женщина со стрижеными седеющими каштановыми волосами.

– Анита, я слышала, что ты вернулась, – сказала женщина и засмеялась, напористо и в то же время смущенно. – Чего ты глазами хлопаешь!

Это была Марго. Анита не видалась с ней уже лет тридцать.

– Я хочу, чтобы ты нас навестила, – сказала Марго. – Устрой себе перерыв. Приезжай поскорее.

Анита взяла день отдыха и поехала к Марго. Марго с мужем построили новый дом на берегу залива – на месте, где раньше ничего не было, кроме чахлых кустов и детских тайных троп. Длинный, низкий, из серого кирпича. Но при этом достаточно высокий, подумала Анита, чтобы уязвить жителей противоположной стороны улицы – владельцев красивых столетних домов с дорогими видами из окон.

– И черт с ними, – сказала Марго. – Они подали петицию против нас. В комиссию по застройке.

Но муж Марго быстро разобрался с комиссией.

Муж Марго преуспел в делах. Анита об этом уже слышала. Он владел парком автобусов, которые возили детей в школу, а пожилых людей – любоваться цветущей вишней на Ниагаре и разноцветьем осени в Хэлибертоне. Иногда клубы одиночек и другие группы туристов арендовали его автобусы для поездок поинтереснее – в Нэшвилл или Лас-Вегас.