Другая дверь

Это просто прочесть полчаса надо, а учить наизусть – неделю…

Как помнил Слава, «задостойником» назывались на православной литургии какие-то молитвы, которые читаются после молитвы Богородице «Достойно есть…». Но как название молитв, явно профессиональное, имеющее хождение только в церковной среде (и запомненное-то только по курьёзности звучания), стало фамилией?

Поистине велик и могуч…

– Нет… – возразил он. – Только не это…

– Тогда выбирай сам… – потребовала Песя, переведя очередную реплику «шведа». – Или он тебе что-то предложит?

Прохоров задумался. Наверное, даже наверняка, лучше, чтобы он знал наизусть, как его зовут. А вдруг швед предложит что-то страшное на манер Ганс Магнус Энценсбергер? Он и помнил этот страшный набор букв только по отличным стихам Ганса Магнуса:

Люди только мешают, путаются под ногами,
Вечно чего-то, чего-то, чего-то хотят.
От них одни неприятности,
Ах, если б не было людей…

Хм, а ведь это выход.

Почему бы ему не придумать себе немецкие имя и фамилию, исходя из двух параметров: они должны были быть хорошо знакомы будущему носителю, и владелец имени не засветится в мире в ближайшие десять-двадцать лет, а больше Прохоров был уверен, что не проживёт.

Подобным образом поступил герой какого-то американского фильма о перемещениях во времени, став в пятидесятые или даже в восьмисотые годы Клинтом Иствудом.

Бертольд Брехт?

Не годится, уже перед войной был знаменитым писателем, а до войны осталось всего двадцать восемь лет – маловато… Хорошо он будет выглядеть, если лет через десять на какой-нибудь тусовке или в книжном магазине встретится с настоящим Брехтом и они, протягивая друг другу руки, одновременно скажут:

Бертольд Брехт…

Герман Гессе?

Тоже нет, и по тем же самым причинам…

Гюнтер Грасс?

Тут уже всё подходит с возрастом, только чего-то не хочется быть Гюнтером, больно на слух Славы имя было противное…

Может, попробовать какие-то сочетания?

Генрих Гёте?

Фридрих Воннегут?

Вильгельм Барбаросса?

Нет, не пойдет…

Ну, как он потом вспомнит, от кого он взял имя, а от кого фамилию?

По профессии?

Но, подумав немного, Слава понял, что слишком хорошо для такого дела знал немецкую культуру.

Вот запомнит он, предположим, что имя у него от философа.

А от какого?

Георг Вильгельм Фридрих от Гегеля?

Или Фридрих от Ницше или Шлегеля?

Или вообще от Энгельса?

И кто сказал, что Фридрих – это только имя?

А вот есть ещё художник Каспар Давид Фридрих, с ним как?

Беда от многознания, в точности по Экклезиасту…

Да и вообще, как дряхлеющая память запомнит саму профессию, которую ты задумал?

Она ведь, говорят, сохраняет с возрастом в основном только старые воспоминания. И будет он, как радистка Кэт во время родов, повторять:

– Их бин Вячеслав Степанович Прохоров…

Хотя, кажется, «их бин» значит» не «я есть, а «я был». Тут, наверное, нужно «их либе»…

Или «их хабе»? Или «дас ист»?

В общем, фамилия нужна простая и легко запоминающаяся, что-то, что навязло в зубах, но не стерлось, как Иммануил Кант.

Генрих Белль? Неплохо…

Политик? Гельмут Коль?

А что?

Вполне подходяще…

Большой по размеру, великий немец, который объединил Германию, вполне симпатичный для Прохорова. И возраст подходит, он должен быть где-то начала тридцатых годов, а значит, Слава догнать его никак не мог.

И Гельмут на слух гораздо приятнее, чем Гюнтер…

Наш герой поднял голову и посмотрел на несколько ошалевших от такого долгого ожидания «шведа» и Песю.

И назвал свое новое имя и фамилию.

Вот так и стал Вячеслав Степанович Прохоров Гельмутом Колем.

А также Сысоем Амвросиевичем Задостойным…

Причём одновременно…

36

«Володь, привет…

Привет и вам, Маринка и дети…

Писать очень трудно, брат, но не потому, что мы такие писатели, а потому что рука привыкла к клавиатуре, а не к ручке и сегодня, то есть вчера, которое далёкое завтра, мы, пожалуй, только сумму прописью и подпись собственную и выводим рукой…

Уже эта моя сентенция послужила тебе доказательством того, что это я, но верхняя фраза – импровизация, а домашняя заготовка этого доказательства – автограф Цветаевой Надежде Мандельштам.

Кто ещё, кроме твоей семьи и меня, да самой Надежды об этом знает?

Ну, то-то…

Как я здесь очутился, почему в Берлине, но к вам на Лейбниц не пришел – очень долгий рассказ.

Который при встрече…

Как я тебя нашёл?

Прочитал в твоей книжке, ты её напишешь через несколько лет и там будет упомянуто, что второго января четырнадцатого года открылась твоя кафедра в Крайстчерче и ты стал там деканом. Много смеялся твоему рассказу о том, как всё это было…

В общем, я здесь, без языка, без знакомств, хотя, вру, некоторые уже завёл, и почти без денег…

Нет, конечно, я как-то устроился и не голодаю, даже собираюсь одеться приличней, но не уверен, что мне хватит моих ресурсов, чтобы добраться до вас.

Поэтому, пожалуйста, вышли мне по три тысячи марок (надеюсь, если я не получу твоих денег, они вернутся отправителю) в два банка на разные документы».