Другая дверь

Четвертое – документы. С этим у него более-менее в порядке.

Как в классическом детективе – везде, где он называл свои имя и фамилию, а и было-то это нечасто, он представлялся Вячеславом Степановичем Прохоровым, а в кармане лежит бумажка, ну, паспорт, как они его здесь понимают, совсем на другое имя. Задача – вызубрить наизусть, как его теперь зовут, а это, при затейливости наименования, совсем не так просто, как кажется.

Он достал паспорт, развернул, посмотрел скептически – Сысой Амвросиевич Задостойный.

Мдя… Как это запомнить?

Ну, имя, как у героя Островского из комедии «Банкрот», был там такой персонаж – Сысой Псоич Ризположенский. Отчество, от имени святого Амвросия одного из самых популярных старцев Оптинского монастыря, к которому и Гоголь и Достоевский ездили за советом. А фамилия, как уже где-то говорилось в нашей книге, происходит от названия церковных молитв.

Правда мнемоника получалась слабоватая: ничто не мешало вспомнить правильно все предикаты (что это, он не помнил, но, казалось, тут это слово подходило), но так и не извлечь из памяти, откуда они точно брались. И тогда может получиться какой-нибудь Сила Феофанович Стихирский. И персонаж такой у Островского был, даже в той же самой комедии – Сила Силыч Большов. И святой такой на Руси – наличествовал – Феофан Затворник Вышенский. И стихиры пелись на службах в православном храме…

Так что здесь ничего, кроме прямой и тупой зубрёжки, не могло помочь. И Слава пообещал себе, что теперь, как православный «Господи Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй мя грешного» или как буддист «Ом майе падме хум» будет повторять непрестанно:

Сысой Амвросиевич Задостойный…

Сысой Амвросиевич Задостойный…

Сысой Амвросиевич Задостойный.

Пятое….

Прохоров глянул в окно, там уже даже не плотной толпой шли люди, даже по ощущению, плотность эта начала уменьшаться, хотя это мог быть обман невнимательного зрения…

«А ведь бриться сразу нельзя… – вдруг сказал он сам себе, – Вячеслав Степанович Прохоров, конечно, должен исчезнуть, но для Рябушинского я – именно Прохоров, а не Сысой…»

Документы ему в «Монополи» не понадобятся, но вот почему человек за двенадцать часов разлуки сбрил усы и бородку, вопрос вызовет. Пусть даже не заданный, но ответа требующий…

И что сказать? «Знаете, я тут что-то решил побриться…»?

«Надумал жениться и вот стараюсь выглядеть помоложе…»?

Глупо как-то всё это…

Он встал, расплатился с девицей, зашёл в крошечный туалет при кафе, ещё раз умылся, тщательно вытер лицо и вышел на улицу.

Не то чтобы всё было обдумано, но пока больше не получалось, а чувствам он волю не давал.

Да и дальнейшая его жизнь сильно зависела от того, будут у него деньги Рябушинского или нет. Казалось, что могло бы этому помешать? Но Слава знал, что хорошее редко встречается так просто, за него надо всегда платить, а меру этой расплаты знает только Бог.

Может ему, Прохорову, и дадут какое-то послабление, а может, он ещё свою чашу до дна не выпил – кто это знает?

Кроме того, нужно было решить и технический вопрос – где он? И как отсюда попасть на Фридрихштрассе? Судя по тому, что он помнил, рядом Зоо и Тиргартен, значит и «Монополь» недалеко, но вот в какую сторону?

Короче, немного проплутав, Прохоров примерно полдвенадцатого входил в вестибюль дорогой гостиницы.

У дверей стоял знакомый швейцар, который тут же узнал Славу, а вот за стойкой обретался совершенно незнакомый человек, который, услышав звук открывающейся двери, тут же принял боевую стойку и украсил себя дежурной улыбкой.

– Я бы хотел видеть господина Рябушинского… – по-русски сказал наш герой, понимая, что имя-фамилия-отчество на всех языках звучат примерно одинаково.

– Ви знает, – ещё шире улыбнулся портье, – он выехат сегодня утром…

54

Слава ещё успел подумать, пока смысл сказанного дошёл до его сознания, мол, надо бы переводчика завести, если деньги будут…

А потом…

Кто-то умный когда-то сказал, что на актера интересней всего смотреть не тогда, когда он произносит пафосный монолог, смешит, плачет или выжимает слезу у зрителя, а когда он реагирует на какую-то неожиданную новость – трагическую или веселую.

Прохоров, когда до него дошло, прореагировал довольно просто, но выразительно: открыл глаза, уронил подбородок и уставился на портье.

– Как выехат? – спросил он, в испуге повторив неуклюжую формулу немца. – Когда выехат?

– Но он оставит письмо для господин… – портье задумался на секунду, потом спросил. – Как ваш фамилий?

Наш герой мгновенно пришёл в себя, поняв, что вот наступил момент истины: Степан Павлович знал его как Прохорова, но если портье потребует документы, это подтверждающие, – что тогда?

Однако надо отвечать.

– Прохоров, – твёрдо, без тени сомнения, сказал наш герой, – Вячеслав Степанович Прохоров…

Ну откуда Рябушинскому знать, что он теперь Сысой?

– Для господин Прохоров… – заулыбался портье и вынул довольно толстый конверт. – Аллее гут…

Однако, прежде чем отдать его Славе, он пощупал пальцами бумагу и вдруг сказал:

– Можно я видет ваш документ?

Нащупал купюры… – понял Прохоров.