Вчера папа отчаянно молился за меня, чтобы я выиграла. Я поглядывала на него и видела, как он наклонил голову и сжал руки.
– Папа, ты молился за меня? Ты смотрел, как я играла? – спросила я у него, когда все закончилось. Он улыбнулся и ничего не ответил. Я увидела седые волосы на его голове – не думаю, что папе нравилось смотреть соревнования: очень уж он переживал за меня. – Знаешь, кажется, помогло, так что продолжай.
– Привет, Билл, – сказала я, открывая дверь.
– Как ты себя чувствуешь? Нервничаешь?
– Очень.
– Не надо. Думаю, ты можешь выиграть. – Он протянул мне конверт. В нем лежала красная гвоздика. – Это на удачу. Давай встретимся через полчаса и потренируемся перед матчем. Идет?
Билл ушел. Я села на ступеньку и прочла его письмо.
Прочитав это письмо, я наконец осознала, что все усилия, тренировки, поездки делались не зря. У меня теперь было все.
Я играла сегодня против девочки из Южного Уэльса, тоже несеяной. На этом турнире был выбит буквально весь посев. Мы, игроки, пели, подражая Фредди Меркьюри: «Еще один посев повержен в прах».
Я знала, что могла выиграть. Ожидалось, что победит она, но я больше уже не испытывала страха перед другими игроками. Так много зависит от того, кто хорошо играл в этот день. Теперь мне все знакомо: формат, судьи, лица. Я все-таки нервничала, но когда выходила на корт перед игрой, я знала, что все будет хорошо. Я наслаждалась этими минутами, хотя мама всегда говорила, что на корте я выглядела несчастной, словно меня наказали. Но это только оттого, что я очень сильно сосредотачивалась. Мы все так выглядим. Если я выиграю, моя фотография будет в газетах, и я выйду в финал, где нам будут перед матчем дарить цветы, как в Уимблдоне. Я очень хотела выиграть, потому что этого никто не ожидал. Я темная лошадка.
Билл подмигнул мне, говоря: «Желаю тебе удачи, мы все болеем за тебя», когда я шла на корт. Красная гвоздика выглядывала из кармана моей спортивной сумки.
Питер смотрел матч вместе со зрителями. Там были Конни и Шарлотта, папа, Билл, мама (захватившая с собой изрядную порцию водки), а также организаторша от графства с огненно-рыжими волосами. Недавно она мне сказала, сверкая глазами, что для Хэмпшира будет «просто великолепно», если я выиграю.
У моей соперницы были длинные светлые волосы, сверкавшие белизной зубы и светло-розовая помада. Еще она при каждом ударе по мячу рычала. Это так ей не шло и так ее портило – этот ее облик хорошенькой девушки. Она была хакером, очень высоко подбрасывала мяч; как это ни досадно, у нее все получалось.
Нас судил официальный судья. Он бросил монету, кому подавать мяч. Матч был упорный, ралли долгими. Мы обе были напряжены. Я не расслабилась в первом сете и проиграла. Я видела встревоженные лица. Папа вообще не мог больше смотреть игру. Иногда я ненавидела, когда зрители, особенно мама, наблюдали за моей игрой. Я знала – она считала, что я плохо играю. Я старалась, вот только ничего у меня не получалось.
Во втором сете я играла гораздо лучше. Я расслабилась. Я выигрывала четыре ноль. Четыре гейма. Что же случилось? Игра ускользала из моих пальцев. Моя противница отбирала все назад. Пять – четыре в ее пользу.