Другая история. «Периферийная» советская наука о древности

В названном обширном поле работы была одна область, которая со временем стала играть по сути главную роль в научных интересах героя этой главы. Это был Крит и его минойский период, тогда уже возведенный А. Дж. Эвансом до уровня открытия мирового значения. Конечно, пребывание Богаевского в свое время на Крите уже заложило зерна его интереса к теме, но нужен был внешний импульс, который бы воплотил это в конкретных трудах.

Вероятно, этим импульсом стала готовность издательств выпускать книги с обзорами новых исследований о минойской культуре. Еще перед войной был опубликован перевод первого издания «Доисторической Греции» Р. фон Лихтенберга[146], насыщенной данными, но весьма тенденциозной работы, автор которой проводил идеи извечного преобладания северной расы. Уже в сумерках начавшейся бури вышел для тех лет вполне удовлетворительный обзор В. П. Бузескула[147], но с тех пор ситуация изменилась – в 1921 г. выходит первый том фундаментального «Дворца Миноса» Эванса, и эти данные, как и другие новые публикации, следовало учесть. Один из новых обзоров создал А. А. Захаров (1884–1937), который для этого специально написал Эвансу и получил от того том недавнего научного бестселлера[148]. Второй же обзор, вышедший в том же 1924 г., принадлежал Богаевскому.

Следует отметить, что в этой книге почти нет следов новой эпохи (кроме не вполне к месту выраженного почтения перед Марром[149]), стиль ее и общее исполнение вполне в духе дореволюционных работ автора. Богаевский увлеченно проводит параллели, причем с царским временем: «Поражает удивительное сходство костюма критских дам за четыре тысячи лет тому назад с современными европейскими, бывшими еще недавно в моде платьями»[150]. Сама культура рисуется как уникальное явление равновесия мужского начала, представленного на вершине общества правителем, и начала женского, в виде разделявшей власть с вождем великой жрицы. Но главное, в книге нет следов материалистических воззрений: так, автор отмечает, что «интенсивная деятельность, создающая памятники материальной культуры, возможна, конечно, только при соответствующей высокой духовной культуре»[151], а кроме того, практически персонализирует историю, обозначая ее с прописной буквы[152]. Можно, конечно, обратить внимание на то, что у Богаевского упомянуты замки и князья, но если это и можно назвать теорией о феодализме в Древнем мире, то скорее уж в мейеровском, чем в марксистском исполнении.

Видение истории, а заодно и стиль начинают меняться у Богаевского только во второй половине 1920‐х гг., хотя и здесь он постепенно отыскивал нужные мотивы – ведь и язык советской историографии еще не был сформирован, и писательские привычки изменить непросто. Так что здесь еще одно свидетельство того, что историю нашей науки нельзя рассказывать в простейшем измерении: «встал на путь марксизма, начал писать по-новому». Безусловно талантливый хамелеон, Богаевский должен был прикладывать заметные усилия, чтобы ориентироваться в меняющихся сигналах, которые подавала система в конце 1920‐х – середине 1930‐х гг.

Проведенная им над собой работа включала несколько важнейших составляющих: изменение отношения к зарубежной науке, освоение наследия Маркса, Энгельса и Ленина и связанная с этим трансформация взгляда на движущие силы и характер исторического процесса, отказ от прежней образности и появление большего количества речевых штампов в научных трудах.

В конце 1920‐х гг., вероятно, еще оставалась надежда на то, что лояльность советской власти и приближение своих взглядов к марксизму (через яфетидологию) позволят сохранить и контакты с зарубежными коллегами, и несколько скорректированный, но в целом прежний стиль исторического нарратива. Богаевский, как и было сказано выше, стал размышлять о ходе исторических событий более широко и более смело, но приверженность марксизму для него пока реализовывалась скорее в виде заявки на будущее применение: он уважительно и чуть-чуть со стороны говорит о нем как об «учении о синтезе», с которым встретилась тоже пришедшая по мере своего развития к синтезу яфетидология; те же зарубежные ученые, которые стремятся к синтезу, заслуживают пристального внимания со стороны марксистов[153]. Работы Марра получают статус «руководящих»[154]. И еще одна деталь: в публикациях 1928–1929 гг. видно, как Богаевский гордится результатами своих поездок за рубеж и тем, что ему удалось пообщаться с целым рядом своих успешных коллег[155].