Другая история. Сексуально-гендерное диссидентство в революционной России

Во второй части исследуются вопросы регулирования гомосексуального влечения в период революционного поворота в 1917 году. Третья глава рассматривает царскую политику полицейского надзора над мужеложством и трибадизмом (однополыми сексуальными практиками между женщинами), проводившуюся в атмосфере лицемерия и снисходительности вкупе со слабо развитой и поверхностной медициной. Четвертая глава посвящена эволюции критики такого положения и появлению ряда последовательных предложений по декриминализации мужеложства (от проекта Уголовного уложения 1903 года до большевистских уголовных кодексов, принятых в РСФСР в 1922 и 1926 годах). Предметом исследования пятой главы является интерес медицины к гомосексуальности и перспективы гомосексуальной эмансипации в первые годы советской эпохи. Шестая глава рассматривает противоположные тенденции нового советского режима с его усиливающейся враждебностью к сексуально-гендерному диссидентству. В заключительной (седьмой) главе второй части повествуется о том, как в 1933–1934 годах произошла рекриминализация мужеложства и ресоциализация «маскулинизированной» советской женщины.

Третья часть является началом проекта, требующего значительно больше внимания, чем возможно уделить в рамках данной книги. Речь идет об исследовании судьбы гомосексуалов в условиях сталинистского социализма – от рекриминализации мужеложства в 1934 году до крушения коммунистического режима в 1991-м. В восьмой главе рассказывается об отношении к гомосексуалам в народных судах Москвы первой инстанции в эпоху террора и социальной консолидации (на основе протоколов судебных заседаний в 1935–1941 годах). Эпилог предлагает некоторые направления дальнейших исследований и несколько гипотез, основываясь на том, что изложено в книге. Здесь же описывается характер однополых отношений в тюрьмах и ГУЛАГе, а также рассказывается, как после 1953 года медицина и милиция внедряли гендерное решение гомосексуального вопроса в позднесоветском обществе.

Часть первая Однополый эрос в модернизирующейся России

Глава 1 Артель развратников

Традиционный секс между мужчинами и появление гомосексуальной субкультуры

Историки обычно не уделяют должного внимания вопросу секса между мужчинами в контексте традиционной русской культуры.

Игорь Кон утверждает, что даже в XIX столетии русская сексуальная культура подразделялась на «высокую» и «низкую», и такое деление было более глубоким, чем в сексуальных культурах Западной Европы. Бытовые сексуальные модели и практики широких слоев русского народа были отмечены печатью пережитков язычества (оргии, нерепродуктивные половые акты), которые Русская православная церковь так и не смогла искоренить из-за слабого влияния своих институций и священнослужителей. Духовные власти со смиренной снисходительностью смотрели «сквозь пальцы» на проявления народной сексуальной культуры, хотя публично Церковь «компенсировала [это] усиленным спиритуализмом и внемирским аскетизмом самой церковной доктрины» сексуальности и брака. Сексуальный фольклор, который находил свое выражение в эротических сказках, частушках и мате, отражал ценности, которые полностью расходились с христианством[93]. Кон не приводит теории о том, какое влияние столь глубокое расхождение между сакральным и профанным оказало на восприятие русскими секса между мужчинами. Представляется правдоподобным, что кажущаяся легкость и (в западноевропейском понимании) толерантность по отношению к мужскому однополому эросу выросла из народного репертуара грубоватых рассказов о «сексуальных шалостях» и относительно слабом регулировании сексуальных вопросов Православной церковью в XV–XVIII веках[94]. Иностранцы, путешествовавшие в допетровское Московское государство, пишут, что мужеложство было широко распространено как на словах, так и на практике, без всяких видимых ограничений какими-либо религиозными убеждениями или гражданской моралью[95]. Епитимьи, налагавшиеся Православной церковью за мужеложство, были более снисходительными по сравнению с каноническим и светским законами Западной Европы, и покаяние было равнозначно тому, что назначалось за прелюбодеяние между мужчиной и женщиной. В церковной традиции взаимные мужские отношения без анального проникновения считались лишь немногим хуже, чем мастурбация. При этом, как справедливо подчеркивает Ив Левин, в этой же самой традиции всякая сексуальность считалась подозрительной и представлялась источником скверны и греха (в том числе интимная близость в браке)[96].