Другая история. Сексуально-гендерное диссидентство в революционной России

Борьба с «социальными аномалиями» проходила в русле более широкого процесса социальной очистки городов, проводившейся одновременно милицией и органами госбезопасности и ускорившейся в конце 1932 года в связи с введением внутренних паспортов и городской прописки. Эти бюрократические меры служили не только исправлению тех, кому предстояло стать законными жителями социалистического города, но и узакониванию депортации «бывших людей» – политически разрозненных представителей дворянства, буржуазии, духовенства и прочих «классово чуждых элементов». Отныне их статус был зафиксирован в личных документах, и они могли легко лишиться разрешения жить в столицах или оказаться «классовыми врагами», когда для очередной кампании требовались козлы отпущения[735]. Процесс выявления «социально аномальных» лиц был чрезвычайно облегчен паспортизацией, и, как отмечал Дэвид Ширер, установленные таким путем «социально-опасные элементы» все чаще высылались из крупных городов даже без видимости суда или формального обвинения в преступлении[736]. В Ленинграде в этот период некоторые мужчины-гомосексуалы из среды интеллигентов, которых ассоциировали с этими стигматизированными группами, находились под более пристальным наблюдением органов госбезопасности[737]. Мужчины, которые участвовали в субкультуре публичного секса, также становились более уязвимыми по мере того, как социальная чистка городов набирала обороты.

Заключение

После ухода членов С/совета колокольным звоном было созвано вторичное собрание женщин, на котором было зафиксировано постановление протоколом о роспуске колхоза. На этом же собрании женщинами был избран свой председатель и секретарь С/совета, а именно: Председателем – Стародубцева Варвара Моисеевна, середнячка, ранее явно противодействующая колхозному строительству, секретарем – Стародубцева Наталья Васильевна, дочь кулака (лишенного избирательного права за торговлю), таковая после избрания переоделась в мужскую одежду и именует себя Антоненко Василием Васильевичем.

(из отчета ОГПУ о женских волнениях против коллективизации вблизи села Бутовск 14 марта 1930 года)[738]

В революционной России вопрос гомосексуальности никогда не находился целиком в ведении медицины. «Гомосексуализм» не был сложившейся унифицированной идеей или феноменом в воображении большевиков, когда они занялись регулированием однополых отношений и гендерного диссидентства в 1920-е годы. Вопрос этот имел множество трактовок, которые отталкивались не от идеологически четко выраженной интерпретации понятия «гомосексуалист» (или «трансвестит»), а от иерархии ценностей постоянно менявшегося политического канона. Класс и преданность революции были на первом плане, ключевую роль могла сыграть национальность. Медицинское понимание сексуально-гендерного диссидентства, а также обусловленный этим дух эмансипации были присущи в революционной России урбанизированным, современным регионам, лояльность населения которых не подвергалась сомнению. В остальных случаях режим смотрел на аномалии сексуальности и гендера через политическую, а не медицинскую призму. Необычный жест, совершенный Натальей Стародубцевой в знак ее триумфа над противниками, осуществлявшими коллективизацию в ее деревне, о чем говорится в отчете ОГПУ, четко обозначает этот рубеж. Наталья перевернула мир с ног на голову и стала Василием. Ее гендерный протест (каковы бы ни были мотивы поступка) не был и не мог быть понят как «трансвестизм» женщины «маскулинизированного типа». Наталья/Василий был(а) классовым врагом, дочерью кулака, занимавшегося торговлей, что и предопределило язык, которым органы госбезопасности описывали ее поступок. Для информатора и его предполагаемой аудитории дискурс о гормональной аномалии или половой психопатии прозвучал бы как нечто запредельное пониманию[739].