Другая история. Сексуально-гендерное диссидентство в революционной России

Ирония состояла в том, что те, кто ныне решительно отвергал гормональные объяснения половых аномалий, вдруг поняли, что в ходе кампании против «биологизирования» утратил свою значимость и диагноз «психопатия» (по крайней мере, за пределами клиники). Проблемой было использование психопатического ярлыка, когда врачи составляли экспертное заключение с оценкой вменяемости психически неполноценных личностей, обвиняемых в преступлениях. В 1920-е годы психиатры классифицировали большое число таких подследственных как «психопатов», и значительная часть из них были признаны невменяемыми. Вместо того чтобы предстать перед судом, эти пациенты-обвиняемые становились объектами «принудительной терапии» в психиатрических лечебницах[727]. Психиатры, использовавшие этот диагноз в специализированных институтах для изучения преступной личности и в ведущем Институте судебно-психиатрической экспертизы имени В. П. Сербского, были обвинены в возрождении биологического детерминизма криминального антрополога Чезаре Ломброзо. Другие, некогда признававшие авторитет психоанализа, были обвинены в «меньшевиствующем идеализме», то есть якобы уходе от основ материализма (подобно соперникам большевиков уклонистам-меньшевикам) к положениям фрейдизма[728]. К 1930 году судебные психиатры Е. К. Краснушкин и Н. П. Бруханский, работавшие в Институте имени В. П. Сербского со дня его основания, были переведены на другие посты в связи с атаками в прессе на их «биологизирующий» подход[729]. Новые сотрудники института продемонстрировали свою благонадежность, повторяя эти обвинения в 1930-е годы и упорно отстаивая новую жесткую линию в отношении к психопатам как к лицам, которые в состоянии отвечать за свои преступления и подлежат исправлению в системе трудовых лагерей[730]. Диагноз «психопатия» потерял всякое юридическое значение, а с ним усложнилось и «социальное будущее» «гомосексуалистов» и «трансвеститов», если их причисляли к психопатическим личностям. Оно выглядело даже еще более проблематичным, чем представлялось Эдельштейну, когда в 1927 году он давал прогноз относительно Евгении Федоровны М.

Другая кампания эпохи первой пятилетки была направлена против личностей, ранее часто причислявшихся к психопатам (проституток, бездомных, «профессиональных» нищих и алкоголиков). Она способствовала дальнейшему сужению дискурсивного пространства, которое отводилось в советской жизни сексуально-гендерному диссидентству. Мишенями кампании были те, кто по большей части создавал ярко выраженные субкультуры городских улиц, существуя благодаря незаконной рыночной деятельности. Этих девиантных личностей, как и криминальных психопатов, следовало вывести из ведения медицины (отвергнув предположения о биологической природе их девиаций) и передать органам социального вмешательства. План первой пятилетки конкретно указывал «соцаномаликов», которые должны были стать объектами реабилитационных мер, принимаемых Комиссариатом социального обеспечения[731]. Значительную часть «соцаномаликов» составляли проститутки, поэтому среди других мер предусматривалось создание трех тысяч мест в трудпрофилакториях. Эти городские учреждения обучали «бывших» проституток рабочим профессиям и помогали излечиться от болезней, передающихся половым путем. После выхода на свободу женщины направлялись на работу на фабрики. Ожидалось, что они больше не вернутся к проституции. В целом предполагалось создание девяти тысяч мест для «соцаномаликов» в трудовых общежитиях сельскохозяйственного и ремесленного типа. Кроме того, предполагалось создать десять специальных колоний или лагерей для «злостных» проституток, которые в документации по планированию не упоминались[732].