Другая история. Сексуально-гендерное диссидентство в революционной России

Казалось бы, в результате этих дискуссий проблема «среднего пола» должна была обрести некую законченную форму. Ведущие нейропсихиатры Советской России заявляли, что при рассмотрении случаев «трансвестизма» необходима «экспертиза в каждом отдельном случае». Они постановили, чтобы «весь этот вопрос во всей его широте и со всеми возможными отклонениями» был передан на рассмотрение Межведомственной комиссии комиссариатов здравоохранения и юстиции[708]. Подобно межведомственной комиссии по борьбе с проституцией, созданной в 1922 году Комиссариатом здравоохранения, смешанная комиссия по «трансвестизму» была призвана придать проблеме половой аномалии драматический накал. Разнообразные, противоречивые и весьма непростые вопросы сексуально-гендерного диссидентства следовало передать под эгиду медицинской и биологической (прежде всего гормональной) науки при содействии органов юстиции и соблюдении режима регистрации личности. Призвав создать Межведомственную комиссию, Ученый медицинский совет Комиссариата здравоохранения дал понять, что медицина укрепит свою роль ведущей отрасли по данному вопросу. Правда, медицинским чиновникам хотелось, чтобы была внесена ясность и официально решен «вопрос о праве трансвестистов (sic!) вступать в брак с лицами того же пола и о праве производства операций по изменению пола у трансвестистов»[709].

Этот «явно эксцентричный» эпизод времен культурной революции помогает понять и другие. Так совпало, что в 1929 и 1930 годах были изданы именно те тома двух главных советских энциклопедий (Большой медицинской и Большой советской), которые содержали статьи о «гомосексуализме»[710]. Они были полны оптимизма касательно того, что в недалеком будущем будут открыты биологические механизмы половой аномалии, а также выражали либертарианский энтузиазм о принятии гомосексуальной личности обществом. Редактор первого издания Большой медицинской энциклопедии, народный комиссар здравоохранения Н. А. Семашко поручил психиатру М. Я. Серейскому написать статью о гомосексуальности. Это свидетельствовало о признании заслуг молодого ученого в области исследования эндокринных аномалий. Опираясь прежде всего на открытия Штайнаха, но апеллируя и к сексологическим исследованиям Хиршфельда и к его поддержке эндокринной гипотезы, Серейский занял в своей статье непреклонную позицию в пользу биологической и конституциональной этиологии однополого влечения. Он резко отрицательно отозвался о психопатологических теориях однополого влечения и законодательном запрете гомосексуальных актов, расценив их как устаревшие. В статье 1930 года на ту же тему в Большой советской энциклопедии Серейский связал эндокринную гипотезу с одобрением борьбы Хиршфельда «за отмену закона против гомосексуализма в Германии» и выразил уверенность что «отчужденный» гомосексуал вольется в «новый коллектив»[711]. Как дань времени следует расценивать добавление редакцией в статью «этнографического очерка» П. Ф. Преображенского о «гомосексуальной любви» в среде так называемых малокультурных народов[712]. В культурах малых народов Крайнего Севера (чукчи, коряки и камчадалы) или в советских «азиатских» культурах (под которыми он подразумевал «исламские») истоки гомосексуальности «носят по большей части социальный характер», а не биологический. На обширной территории Советского Союза встречались образчики обеих европейских интерпретаций сексуально-гендерного диссидентства: медицинской, присущей «цивилизованным» обществам (где гомосексуалы составляют меньшинство), и антропологической, относимой к «первобытным» культурам (где гомосексуальность широко распространена).

Статьи Серейского были вершиной айсберга. Его малораспространенная и эксцентричная поддержка гормональной теории и политики эмансипации являлась порождением иллюзий на очередном витке истории. Возникнув в атмосфере утопического энтузиазма, направленного на изменение общества и реализацию фантастических проектов, идеи Серейского не были чужды взглядам научных руководителей Народного комиссариата здравоохранения. Новаторы с утопическими мечтами не принимали во внимание негативные прогнозы сторонников психопатологической модели половой перверсии и вынашивали планы социального переустройства для советского «трансвестита», пусть и ограниченные гендерными и культурными соображениями.

Утопия без «социальных аномалий»