Другая миссис

Однако Имоджен и не нужен ответ — ее вопрос должен был шокировать, запугать меня. Она описывает неприятные подробности: как выглядела Элис, когда она нашла ее висящей на веревке на чердаке. В тот день Имоджен, как обычно, ездила в школу и вернулась на пароме. Дом встретил ее тишиной. Потом она увидела, что натворила Элис.

— На ее шее виднелись царапины. — Имоджен проводит фиолетовыми ногтями по своей бледной шее. — Ее язык был фиолетовым. Торчал у нее изо рта, зажатый между зубов. Вот так, — она высовывает язык и прикусывает. Сильно прикусывает.

Раньше мне доводилось видеть пострадавших от удушья людей. Я знаю, что на лице лопаются капилляры, а глаза наливаются кровью. Меня учили искать следы удушения у жертв домашнего насилия, поскольку я врач скорой помощи. Думаю, шестнадцатилетняя девушка при виде своей матери испытала потрясение.

— Она чуть не откусила свой чертов язык, — продолжает Имоджен. И совсем не к месту раздражается безудержным хохотом, который пробирает меня до дрожи. Она стоит в трех футах от меня, совершенно бесстрастная, не считая этого смеха.

— Хочешь посмотреть? — интересуется Имоджен. Не понимаю, что она имеет в виду.

— Посмотреть на что?

— Что она наделала со своим языком.

Я не хочу, но Имоджен все равно показывает это. Изображение мертвой матери. Фото есть на ее мобильнике. Девушка сует мне телефон, и я бледнею.

В тот ужасный день у Имоджен хватило дерзости сделать снимок на свой телефон до прибытия полиции.

Элис в бледно-розовом свитере и легинсах висит в петле. Голова вывернута набок, веревка впилась в шею. Тело обмякло, руки повисли по бокам, ноги прямые. Вокруг ящики, которые когда-то были сложены в два или три штабеля, а теперь валяются на боку. Их содержимое вывалилось. На полу лампа и осколки стекла. Телескоп, в который, наверное, когда-то рассматривали небо через чердачное окно, тоже лежит на боку — видимо, умирающая Элис пнула его. Табурет, на который она забралась, стоит в четырех футах от нее. Вертикально.

Я думаю о том, что довелось пережить взобравшейся навстречу своей смерти Элис после того, как она просунула голову в петлю. Чердачный потолок невысокий. Элис пришлось заранее измерить веревку, чтобы быть уверенной: когда она спрыгнет с табурета, ноги не коснутся пола. Она опустилась максимум на пару дюймов. Расстояние небольшое; шея не сломалась от падения с высоты, а значит, смерть была мучительной и медленной. Доказательства на снимке: разбитая лампа, царапины, почти откушенный язык.

— Зачем ты сфотографировала это?

Я пытаюсь сохранить спокойствие. Не хочу выказывать эмоции, которые ждет от меня Имоджен.

Она пожимает плечами, демонстрируя пренебрежение к матери.

— Почему бы и нет, черт побери?

Я стараюсь скрыть свое потрясение. Имоджен забирает телефон, медленно отворачивается и возвращается в свою комнату. А я так и стою в шоке. Хочется верить, что Отто у себя в наушниках не слышал этот ужасный разговор.

Ныряю в спальню, переодеваюсь в пижаму и встаю у окна в ожидании Уилла. Смотрю на соседний дом. Там горит свет: тот самый, который всегда включается в семь и гаснет около полуночи. В это время года в доме никто не живет. Я представляю, как он пустует много месяцев подряд. Что помешает злоумышленнику проникнуть внутрь?

Когда на подъездной дорожке появляется машина, я не свожу с нее взгляд. Дверца открывается, салон освещается изнутри. Тейт с приятелем сидят пристегнутыми сзади, Уилл — впереди, рядом с женщиной, которая определенно не похожа на беззубую ведьму. Скорее, обычная брюнетка, хотя я вижу ее не совсем отчетливо.

Они заходят в дом, Тейт выглядит веселым и жизнерадостным. Взбегает по ступенькам, чтобы поздороваться со мной, и с гордостью заявляет:

— Ура, ты сегодня приходила ко мне в школу!

И забегает в спальню — в толстовке с капюшоном с надписью «Звездные войны» и трикотажных брючках. Эти брюки, как и все остальные, коротковаты ему: голые лодыжки торчат. Мы с Уиллом не успеваем покупать ему новые. На пальце носка — дырка.

Уилл, отставший от сына на полшага, поворачивается ко мне:

— Ты приходила к нему в школу?

Я качаю головой:

— Нет. — Не понимаю, о чем это Тейт. Смотрю на него: — Тейт, я сегодня была на работе. Я не приходила к тебе в школу.

— Нет, приходила!

Кажется, мальчик вот-вот расплачется. Я подыгрываю — только чтобы успокоить его.

— И что же я там делала? — спрашиваю я. — Что говорила?

— Ничего не говорила, — отвечает сын.

— Разве тебе не кажется, что если б я сегодня приходила к тебе в школу, то что-нибудь да сказала?

Тейт объясняет, что я стояла за оградой детской площадки, наблюдая за играющими на перемене детьми. Интересуюсь, во что я была одета. По версии Тейта, на мне была черная куртка и черная шапка: именно то, что я обычно ношу. Он привык видеть меня такой, но вряд ли в городке найдется хоть одна женщина, которая никогда не надевала ни то, ни другое.

— Тейт, мне кажется, это была чужая мама.

Сын в ответ лишь молча смотрит на меня.