Другая музыка нужна

— Ихатьо, — кричит председатель, — расскажите вкратце обстоятельства дела!

Арестант Ихатьо тяжело вздыхает. Начинает говорить по-украински. Мартон не понимает ни слова. Члены суда, видимо, тоже — они болтают о чем-то с председателем. Потом председатель глядит на прислоненные к распятию часы, затем на медленно отвечающего обвиняемого. Мало того, что он желтовато-бледный, лопочет по-украински, но еще и оборванный… Председатель с отвращением отодвигается от стола, словно боясь испачкать свой превосходно сшитый, великолепно отутюженный костюм, и недовольно стучит карандашом по стеклу часов. Карандаш то и дело соскакивает со скользкого стекла и ударяется о серебро распятия. Металл издает звон. Христос слушает его, свесив голову набок.

— Спросите подсудимого, долго ли он еще собирается говорить? — нетерпеливо окликает председатель переводчика.

Переводчик что-то говорит по-украински. Всем кажется, что он произносит не слова, а что-то быстро и невнятно тараторит. Ученик венгерской королевской тюрьмы Дмитрий Ихатьо пожимает плечами, умолкает и покорно садится на место.

— Когда на переченьской фабрике Баутлина вспыхнула стачка, Дмитрий Ихатьо убежал из деревни, — читает свои записи переводчик, — тогда жандармы схватили его жену, обесчестили сперва, а потом отправили вместо мужа работать на фабрику.

— Довольно! — прерывает председатель. — Остальное известно… Андраш Оначка.

Переводчик записывает, затем переводит:

— Жалуется, что ему всыпали двадцать пять ударов палкой.

— Других жалоб нет?

— Нет.

— Можете садиться.

Беременную жену Василия Паулича упрятали в тюрьму, так как ее муж осмелился устроиться на работу в Мункаче, вместо того чтобы поступить на переченьскую фабрику. Габриэль Стегма получил двадцать пять ударов палкой по пяткам… Василия Осмоса, Николая Осмоса, Митро Касинца, Митро Евчинеся заковали в кандалы и вместо воды поили мочой. Жену Алексея Рехи, который ушел работать в другой город, посадили вместе с двухнедельным младенцем в фабричную тюрьму… Муж вернулся и «выкупил» жену, получив двадцать пять ударов палкой… Деревенского старосту Переченя, Василия Бамбускара, присудили к палочным ударам, так как он не уплатил налоги, которые требовала с деревни переченьская фабрика… Когда же он обжаловал это, исправник Переченя упрятал его в тюрьму. Днем Бамбускар работал на фабрике, ночью сидел в тюрьме.

Были и такие арестанты, что отвечали громко, смело, но их все равно обрывал либо председатель, либо члены суда.

— Довольно! Не можем мы разбираться тут до бесконечности.

— Достопочтенный суд! — встал один из адвокатов. — Я протестую! Три года прошло с тех пор, как арестовали этих подсудимых. Дело было еще перед войной. Суд не может не выслушать их.

— Ваш протест занесли в протокол. Заседание продолжается.

— Прошу выслушать свидетеля — взводного Иштвана Тота.

— Он будет выслушан вместе с остальными свидетелями.

— Иштван Тот зачислен в маршевую роту. Завтра уходит на фронт…

Суд совещается и в виде исключения разрешает выслушать отбывающего на фронт свидетеля.

— Скажите, Иштван Тот, — обращается председатель к вошедшему солдату, — что вам известно об этих… — И он указывает на подсудимых…

Иштван Тот хмурит брови.

— Когда я вместе со взводом прибыл в Перечень, господин капитан Антал Вердени спросил: «Умеете вы подвешивать людей?» — «Умею!» — говорю. И взялся за дело. Десятками висели у нас люди на деревьях, да зимой, в стужу, но сперва каждому из них мы всыпали по двадцать пять ударов нагайкой. А на ночь прятали в тюрьму. Когда они есть просили, им швыряли цепи: жрите, мол, начальство так велело.

— Довольно! Я не спрашивал вас об этом. До сих пор вы были честным венгерцем. Вас осудили? Сидели?

— Так точно, сидел. Пять месяцев припаяли мне за то, что подвешивал да нагайкой хлестал. А вот директора фабрики, губернатора Габора Стараи, не посадили, вице-губернатора Ене Леринци тоже не посадили, главного нотариуса Белу Баенци тоже не посадили, а ведь они давали приказ. Господина капитана Антала Вердени тоже оправдали: мол, не присутствовал, когда подвешивали.

— Что с вами стряслось, Иштван Тот?

— Я трижды был ранен на фронте. Набрался ума…

— Вот как! — воскликнул председатель. — В каком полку вы служите?

— В Первом Венгерском королевском пехотном полку.

— Можете идти. Все в порядке…

— Ничего не в порядке! — крикнул взводный, окинув взглядом арестантов, точно прося у них прощения. А на прощанье еще и сказал им по-украински: — Не горюйте, братцы!..

Эти слова ему довелось услышать в ту пору, когда он еще не набрался ума.

6

После пятиминутного перерыва судебное заседание продолжалось.

На скамье подсудимых поднялся мужчина могучего телосложения. Голос его звучал так, будто верховой ветер прошел над карпатскими соснами. Подсудимый отказался от переводчика, заговорил по-венгерски.

— Изайский венгерский священник-униат, русин по происхождению, еще в 1912 году пригрозил, что всем нам свернет шеи, ежели не будем ходить в его церковь и не он будет нас венчать и хоронить. «Вот посмотрите, негодяи, вас еще жандармы погонят ко мне!..»