Другая музыка нужна

— Только вы уж не извольте гневаться, коли я ошибся в чем. Такие чудные названия шербет, спаржа, парфе… Лучше всего будет, ежели проверите. Это меню было тоже напечатано в газете. Изволите знать, — в «Пешти Хирлап». Алконь рассказывал.

— Напечатано? Так что же вы сразу не сказали?

— А вы не изволили спрашивать.

Следователь позвонил. Пришел надзиратель, расписался на препроводительной и повел маленького сапожника в камеру.

…Оставшись один, следователь стал ходить взад и вперед по кабинету. Потом горько улыбнулся и, вдруг забыв, что он следователь, захохотал. Разорвал продиктованный Фицеком протокол-меню и снова принялся ходить взад и вперед. Подумал, подумал и решил, наконец, состряпать из всей этой сапожничье-портновской требухи группу во главе с Ференцем Фицеком. В худшем случае получат по три года, да и то условно. Но уж в армию-то их, «господ чумазых», заберут непременно. И правильно! В конце концов — война, и все должны защищать родину…

Эти официальные формулировки успокоили следователя. Больше он не сомневался. Посмотрел на стул, где сидел Фицек, покачал головой. Захохотал вдруг. И тогда, чтобы окончательно убедить себя в верности принятого решения, громко сказал стулу:

— Симпатичный человек!

В камере, как и обычно, соседи спросили Фицека:

— Ну, что там было?

Фицек присел на краешек кровати и сощурился. Потом, осененный внезапно какой-то мыслью, будто неожиданно постигши что-то, сказал:

— Он крикнул мне, чтобы я заткнул рот, Я разволновался, опупел совсем и заткнул рот рукой. Тут он как разорется: «Вы не понимаете, что «заткните рот» значит «замолчите»! Конечно, понимаю.

Фицек скинул башмак, размотал небрежно навернутые портянки и, зашевелив пальцами ног, уставился на них.

— Скажите, господин Алконь, а не пришьют мне за это еще новый параграф?

— За что?

— За то, что я рот заткнул?

4

— Есть же у них совесть, не могут же они осудить им в чем не повинного человека, — промолвила мать, отправляясь вместе с Мартоном на судебный процесс «Ференца Фицека и других».

Еще недавно и Мартон сказал бы то же самое. Но теперь (у них даже на адвоката не было денег) он только стиснул локоть матери и промолчал.

— А ты что ж, иначе думаешь?

Он шел, опустив голову, и видел, как из-под отороченной тесьмой длинной юбки матери то и дело выглядывают мужские башмаки на резинке.

— Ну, что вы! — пробормотал Мартон. — Верней сказать… Мама!.. Вы не надейтесь! Эти негодяи…

Но он не договорил. На память пришли трубы Армина Зденко: «1914», «1915», «1916».

Мартовское небо осыпало город реденьким дождем. Дождь шел лишь несколько мгновений крупными каплями, и асфальт стал похож на ситец в горошек.

…На третьем году войны проходило великое множество судебных процессов, так что протяженность фронта оказалась намного большей, чем можно было судить по донесениям генерала Хофера; он тянулся от Галиции до улицы Марко. Если бы стены суда были не такими флегматично толстыми, они уже лопнули бы от напряжения.

Даже усердные служители суда и те не могли указать, в каком зале будет слушаться «дело Ференца Фицека и других». Случалось, что конвоир, держа в руке препроводительную бумажку, вел арестанта в указанный зал заседаний, как вдруг его настигал приказ: «Назад!» Оказывалось, заседание отложено — будет и не в тот час, и не в тот день, и не в том зале.

…В коридорах сновали люди. Родственники и адвокаты ходили взад и вперед; конвоиры приводили и уводили арестантов. То и дело раздавалось: «Расступись», «Отойди!»

Г-жа Фицек искала мужа среди проходивших мимо арестантов с одинаково помятыми и одутловатыми лицами. Она смотрела на каждого с ужасом и жалела всех без разбора: «Несчастный!.. Ой, господи… Бедняга!»

Мартон носился как угорелый, искал нужный зал заседаний. Мать ждала его. От долгого стояния у нее затекли ноги.

— Пойдем в какой-нибудь зал, — предложил Мартон. — Сядем. А я через каждые полчаса буду выходить, пробегусь по коридорам, загляну во все залы, авось да найду где-нибудь папу.

И они уже направились было к одной из дверей, когда рядом с ними, возле самой лестницы, поднялся шум. Престарелые отцы семейств с винтовками в руках вели группу арестантов из военной тюрьмы 32-го сводного пехотного полка.

— Читать не умеете! — гаркнул вдруг служитель суда на усатого капрала с рыбьими глазами. — На вашей бумажке проспект Маргит указан, а не улица Марко.

— Марко… Маргит… Не все ли равно, так и так осудят, — недовольно буркнул капрал.

— Вам, может, и все равно! — крикнул оскорбленный в своем достоинстве служитель. — А нам не все равно. У нас и без того хлопот полон рот, того гляди, спятим.

— Это вы-то спятите?

— Вот именно, что мы! Да и не мудрено, коли башка вот-вот треснет.

— Так, может, лучше на фронт прогуляетесь? Там уж, будьте уверены, не треснет: шлем не позволит.

— Сами катитесь на фронт! — рявкнул служитель. — Хватит дома-то прохлаждаться.

— Это я прохлаждаюсь? А вы?

— Я уже побывал на фронте.

— Я тоже.

— Кой черт вам поверит?

— Это вы мне сказали?

— Нет, римскому папе!