Другая музыка нужна

…Симфония мироздания? Чепуха!.. Надо написать «Симфонию войны»! О том, что люди на самом деле добрые, что их надо только привести к добру. Что все люди братья, богачи они или бедняки, русские или венгерцы. Йошка говорил ему о совсем другой войне: гражданской войне! Друг против друга. А зачем она? Разве мало с них и этой войны? Опять стрелять? Нет!.. Людей убивать нельзя. Лучше он напишет такую симфонию, чтобы все прослушавшие ее стали лучше. Венгерец поймет, что не надо трогать серба, серб поймет, что не надо трогать венгерца; богатый — что надо помогать бедному; сильный — что надо опекать слабого. И эта слепая лошадь тоже войдет в симфонию… И холодный промозглый ветер тоже… Но ветер только на миг, для того чтобы узнали, как плохо, когда холодно…

Начнет он симфонию с тихой утренней песни… Одна скрипка играет очень тихо. Сто музыкантов сидят наверху, на подмостках. Сначала играет только один-единственный скрипач и тоже очень тихо. Он выводит радостную утреннюю молитву, чтоб у слушателя возникло такое же чувство, какое было у него, Мартона, давно, когда он жил еще на улице Мурани и ходил в детский сад. Еще совсем был маленький… По утрам просыпался: на улице перед мастерской листья акаций трепетали на тихом майском ветру, светило солнце, под стеллажом за верстаком сидел отец; тихо заколачивал в подошву деревянные гвоздики, мягко стучал молотком по коже. Тогда все еще были живы: и бабушка и братишка Лайчи. Еще никто не умер. Стояло утро, и так хорошо было лежать! Дверь распахнута настежь, с улицы влетал свежий майский ветерок; мама тихонько прибирала в комнате. Иногда поглядывала в его сторону, проснулся или нет? Но он притворился, будто спит, и только чуточку приоткрывал глаза.

Эту мелодию тогда подхватит шестью тонами ниже другая скрипка, потом все первые скрипки… И песня уже летит… Как однажды… Это было тоже давно, в петров день, в первый день жатвы, когда в Сентмартоне жнецы с песней выходили в поле на рассвете. Он выбежал босой, в одной рубашонке и тогда впервые увидел восход солнца: оно вставало справа из-за монастыря… А жнецы — бабы, мужики, парни и девушки — уже вышли в путь. Они шли еще по-утреннему бодро, напевая песню. И казалось, даже лучи солнца подпевают им. Потом эту мелодию подхватят вторые скрипки — глубже, горестнее; затем виолончели. В это время трубы заиграют другую мелодию сперва робко, как люди, которые много лет молчали и теперь говорят еще запинаясь; потом как-то странно, будто и весело, а сердце все же сжимается, как сжалось у него тогда во дворе консервного завода, когда донеслась песня солдат из теплушек, что рывками трогались друг за другом. «Нынче красная жизнь… А завтра белый сон…» И тут врывается другая песня. И слова ее и мелодия словно дерево, которое переломилось пополам; листья еще зелены и шелестят, а сломанный ствол уже не коричневого цвета, а побледневший, желтый. Такой песни еще нет на свете. Это он напишет ее. И начнут ее флейты, подхватят духовые инструменты; музыканты так сжимают их пальцами, будто задушить хотят. И взвизгнут кларнеты, гобои, фаготы. «А еще говорят: прекрасны акации. Лучи солнца пляшут на них. Алы губы девушек. Ой! Ой! Ой!.. А еще говорят…» И тогда с грохотом ворвутся барабаны — они уже и прежде вторгались после каждого «ой!», но тогда раздавался каждый раз только один удар барабана. Ворвутся барабаны, и песня оборвется, убежит от первого скрипача, проберется ко вторым скрипачам, оттуда к контрабасам, потом сбежит к виолончелям, затем к флейтам. И трубы застонут хриплыми голосами. Песня замечется, не находя себе места. И все трубы завоют, загрохочут литавры. И вдруг — пауза. Почти слышно, как колотятся сердца пораженных ужасом слушателей. А потом беспорядочное, испуганное пиццикато скрипок и виолончелей. Взлетают исступленные рыдания. Плачут матери, жены, дети. «Почему?» И вот первая партия: «Кто посмеет нас тронуть?» Это вырвется из труб и заглушится сперва безудержными рыданиями зала. Тогда вернется снова первая мелодия, но уже всхлипывая, как обиженный ребенок: он целый день плакал, обессилел и теперь только всхлипывает. А вторая, мужающая мелодия умрет вдруг, точно ее казнили. И только большой барабан ударяет: раз и два. Пауза. Тишина. Конец первой части. Но сначала слушатель не догадывается, что это конец. Он ждет… Не верит, что конец. Но это конец, конец… И тогда сидящие внизу, в зале, посмотрят друг на друга, потом на оркестр… Они поняли, что творится в мире.

Потом начнется вторая часть симфонии. Она начнется с ласкового жужжания: «Люди, все хорошо!..»

Такое жужжание чувствовал он в груди, когда в мае шел по площади Кальмана Тисы к Илонке с первым письмом в кармане. «Любовь… Жизнь… Придет… Должна прийти… Она не сдается», — играет оркестр. И трубы грянут оборвавшийся в первой части, исчезнувший мотив. Теперь он уже гремит… Красота побеждает. Люди станут лучше. Смерти нет! И начнется без всякого перерыва третья часть симфонии. Торжественное пришествие красоты… Первыми вступают фанфары, чтобы…

6