Другая музыка нужна

Г-н Фицек стоял на цыпочках в толпе родителей, все время вытягивая шею. Конверт с деньгами он взял у сына тут же в зале. Он был доволен. «Видали! Видали!..» и попросил у Мартона свидетельство. Но Мартон не дал.

— Потом, на улице. — Лицо у мальчика совсем почернело. — Пойдемте! — позвал он отца, которому хотелось остаться в зале, потолковать с учителями, погордиться, похвалиться, получить удовлетворение за перенесенную весной обиду и поговорить в той манере, которую г-н Фицек считал наиболее изысканной: «Извольте… не так ли… видите ли».

— Пойдемте!.. — умолял сын.

На улице г-н Фицек посмотрел свидетельство. И началось то, что Мартон переносил теперь уже не больше пяти минут. Тщетно кричал отец, голос его раскатывался по всей улице Хорански: «Мерзавец! Убью!.. Воротись сейчас же!..» — сын убежал.

И вся сладостная весна, казалось, развалилась на куски. Ничего от нее не осталось, только нестерпимое солнечное сияние.

И Тибор, и Петер, и Геза, да и Лайош тоже — все были потрясены. Никто не мог даже сказать: «Не беда! Летом подзаймешься, осенью сдашь экзамены!» — ведь и тогда, как и сейчас, все будет в руках Радвани.

Ребята знали, что все рухнуло: и любовь, и музыка, а теперь и учение в школе. Мальчики и вместе с ними Мартон стояли так, будто в комнате лежал покойник.

— Довольно! — воскликнул вдруг Мартон, вырываясь из скорбного круга друзей. — Чего молчите? Вот еще!

Тогда Петер Чики засунул в рот два пальца и свистнул.

Мать Балога в ужасе распахнула дверь из кухни. Мальчики рассмеялись, кинулись обнимать Мартона. Мартон оттолкнул их от себя и, крикнув опять: «Ни черта!..» — прислонился к шкафу и запел:

Строен тополь,

Ветки тонки,

Волос шелков

У Илонки,

У Илоночки Мадьяр.

И венец на ней жемчужный,

На Илоночке Мадьяр.

Теперь уже пели все. Подпевала и тетушка Балог. Она ни о чем не подозревала, думала, что дети просто радуются окончанию учебного года.

Да и откуда ей знать, что речь-то идет, не поминая уже о других печалях, о дочери военного инженера Золтана Мадьяра, которую зовут Илонкой, и не только о ней, но и о других девочках: ведь теперь уже все, кроме Фифки Пса, были влюблены.

9

Г-н Фицек завтракает. Он сидит за столом в рубахе, в кальсонах и в тапочках на босу ногу. Дверь мастерской открыта, вливается мягкий июньский воздух.

— Дай-ка байковое одеяло, — просит Фицек жену. — А то вдруг придет какой-нибудь заказчик, хоть одеялом прикроюсь… Нехорошо все-таки в одном исподнем…

Было воскресенье, но Отто и Пишта ушли на завод. Отто надзирал за уборкой котельной, за тем, чтобы медные трубы, винты и термометры были ярко начищены. Пишта прибирал кабинет барона Альфонса. Ползая на четвереньках, он толкал перед собой ведро с водой. Даже ножки стульев помыл с мылом, причем душистым, которое после уборки тут же засунул в карман.

Работали только до обеда, и лишь те, кому поручено было так или иначе соскребать грязь и копоть дымившего всю неделю завода.

Беле и Банди отец сказал: «Ступайте играть!» И не прошло и десяти минут, как малыши прыгали на одной ножке наперегонки с другими ребятами по площади Матяша.

Мартон тоже удрал из дому. Он побежал к Петеру сообщить ему про свой новейший план — «патриотический, увлекательный и очень полезный», — который состоял в том, чтобы во время летних каникул всем вместе пойти работать на консервный завод. «Завод — это тебе не деревня! Там точно установленная понедельная плата, точно установленный одиннадцатичасовой рабочий день — стало быть, большая половина суток свободна! Часть получки домой отдадим, часть отложим, а зимой на эти деньги сможем купить что-нибудь съестное и брать с собой на завтрак в школу. Таков мой план. Ну, как ты думаешь?»

Словом, ребята разбежались. А г-н Фицек решил, несмотря на воскресенье, поработать до обеда. Встал, Умылся. И сел завтракать.

…Как всегда, когда на это хватает денег, — а сейчас и Отто, и Пишта, и Мартон — все зарабатывают, — он получает на завтрак кофе с белой булкой. Правда, булка, как утверждает Фицек, успела уже почернеть от волнений военного времени. Да и кофе он называет с некоторых пор «черным хлебовом». Молоко и то оскорбляет: «Не обижайся, Берта, но вымя у коров в пузырь превратилось. Теперь коров не доят, они сами напускают в подойник». И чтобы жена поняла, о чем речь, Фицек довольно-таки точно изобразил звуками весь процесс.

Но сегодня в этот прекрасный, теплый июньский день Фицек ничего не сказал в осуждение жизни. Солнце светит. С той стороны улицы окна отбрасывают солнечные блики на пол мастерской. Временами с площади доносится дребезжание трамвая.

Г-н Фицек садится за работу. По воскресеньям, когда ребят нет дома (Лиза пока не в счет), он беседует с женой. Берта останавливается у стеллажа и, чтоб руки не скучали без дела, перебирает колодки.

— А все же, Берта, тут не такое лето, как в деревне.