Другая музыка нужна

И Мартон остался. Такого удивительного пения ему и в самом деле никогда не доводилось слышать. Тихо и могуче звучала песня русских военнопленных. Пели в два и в четыре голоса, притом так дружно, будто уже с детства спелись, хотя на самом деле только мировая война согнала в один барак этих людей из разбросанных на тысячи километров российских селений.

Слова были непонятны — и все-таки Мартон понимал их смысл. Его охватила вдруг невыразимая любовь к этим людям, которые так прекрасно поют. Русские!.. Вот никогда бы не подумал!

И песни лились одна за другой. Одна уныло накрапывала нескончаемым осенним дождем, другая неслась рекой в половодье…

Мартон был потрясен. Он протиснулся ближе к поющим, и ничто ему не мешало: ни жесткие доски нар, ни тяжелый запах сохнущих рубах и портянок. Временами он наблюдал за Пиштой и вдруг с удивлением заметил, что Пишта занят совсем не песнями; бурно жестикулируя, разговаривал он с высоким, стройным пленным, стоявшим у окна; потом что-то передал ему, взял у него. Но вот он повернулся, направился прямо к Мартону и шепотом попросил его сойти с нар. Втроем вышли они из барака.

— Хочешь нам помочь? — неожиданно спросил Пишта у Мартона.

— Кому?

— Нам. — И Пишта указал на себя и на русского пленного в лихо заломленной фуражке, который стоял и улыбался.

— Не понимаю…

— Вот этот русский… Он очень хороший человек. Словом… Скажи, Мартон, тебя ведь кусала когда-то собака, правда?

— Правда, — с удивлением подтвердил Мартон.

— И ты ходил на уколы в Пастеровский?

— Да.

— Вот что я хочу узнать: если укусит собака, обязательно ходить в Пастеровский институт?

— Если неизвестно, бешеная собака или нет, — тогда обязательно.

— Ладно. Значит, нужно сделать так, чтобы русского укусила собака и чтобы никто не узнал, какая она — здоровая или бешеная.

— Зачем это?

— Этому русскому надо часто встречаться с другим русским. А тот русский не пленный и живет в городе, У них дела… Но этому русскому, — и он указал на высокого пленного, — можно ходить только с провожатым. Ты работаешь здесь, в конторе, и тебе поручат. Будешь провожать его… Понятно теперь?

— Нет, непонятно. А какое дело этому русскому до того русского?

— Это не важно и ерунда.

— А если ерунда и не важно, то оставь меня в покое.

— Ладно, уж так и быть, скажу, но больше ни о чем не спрашивай, все равно не отвечу. Оба эти русские против войны… Листовки выпускают… Вместе с другими… Ты-то ведь тоже против войны?

— Ну, конечно.

— Тогда помоги… Скажешь управляющему, что русского собака укусила, с утра пораньше поведешь его в Пастеровский, там сделают укол. Проводишь к другому русскому, я дам тебе адрес… Оставишь его там. А дальше ты — вольная птица, делай что хочешь: после обеда вернешься опять за русским и обратно приведешь. Вот и все. Ладно?

— Ладно, — ответил Мартон.

Пишта обернулся к русскому пленному.

— Значит, укус будет, — сказал он очень серьезно.

Вид у него был крайне озабоченный: ведь надо еще раздобыть такую собаку, чтобы кусалась, да не очень, а потом еще завести ее подальше.

— Кёсёнём!^[48] — поблагодарил русский и пожал руки обоим братьям.

Мартон и Пишта отправились домой.

5

— Господин Флакс! — три дня спустя сказал Мартон веселому управляющему фирмой, который казался даже толще Игнаца Селеши (впрочем, это только казалось так, потому что он был еще очень молод). — Господин Флакс, тут одного русского собака покусала.

— Ну и что?

— Собака убежала.

— Да хоть бы и подохла! Черт с ней!

— Но русский…

— И он пускай подыхает!

— Пускай-то пускай, только ведь он взбесится сперва.

— Тем лучше!

— Так-то оно так, но если этот русский взбесится, он покусает остальных, те тоже взбесятся, начнут кусаться. И вас тоже могут укусить, господин Флакс…

Веселый управляющий так и подскочил:

— Меня?..

— Ну да, конечно, любого…

— А что же делать тогда?

— Надо отвести русского в Пастеровский, на уколы…

— Так отведите!

— Но Пастеровский очень далеко. Нужны деньги на трамвай!

— Пани! — заорал элегантный господин Флакс.

Покачивая бедрами, вошла дородная накрашенная девица, улыбнулась господину Флаксу, потом, прищурившись, посмотрела на башмаки Мартона.

— Пани, скажите там, чтоб господину практиканту выдали деньги. На трамвай. Он будет возить русского в Пастеровский институт. Но, сударь, смотрите, как бы этот русский от вас не сбежал. И чтобы я в глаза вас не видел, пока не вылечите своего «пленника». А если все-таки взбесится, велите пристукнуть его прямо там же, в Пастеровском. Можете сослаться на меня.

И веселый г-н Флакс снова повеселел.

6

После этого рабочие дни Мартона проходили так: с утра он садился в трамвай, ехал по Кладбищенскому проспекту, по проспектам Ракоци и Вильмоша в фирму «Лорд и К°». На проспекте Ваца, где мимо заводов трамвай бежал быстрей, Мартон становился на подножку прицепного вагона — одна нога в воздухе — и пел песни, — на свои слова, на чужие под перестук трамвайных колес, под порывы ветра и собственное сердцебиение.

Так в песню превратилось и стихотворение Мадача; и стало оно для него такой же частью проспекта Ваци, как и завод «Вулкан», первый Венгерский сельскохозяйственный и другие.