Другая музыка нужна

Второй раз этот постоянно опускающий ресницы и несусветно белобрысый молодой человек повстречался Мартону во дворе. Смущенный Мартон даже не поклонился. Но ему показалось, будто идущий навстречу мужчина из-за приспущенных ресниц видит его лучше, чем если бы смотрел на него широко раскрыв глаза. А губы, эти отталкивающие огненно-красные губы, такие чужие на этой белобрысой физиономии, вздернулись в едва заметной странной улыбке.

Как-то Мартон встретился с ним на полутемной лестнице, но и тут молодой человек казался весь пшенично-желтым. Ступеньки дрожали под его огромными башмаками, и, спускаясь, он чуть не толкнул Мартона, который уже и не думал здороваться с ним.

«Кто этот мужчина? Может, он ходит к г-же Мадьяр? И она рассказала ему про музыку и про то, что я дурак. А ведь она ошибается, не такой уж я дурак. Очень даже хорошо понимаю, что к чему…» И перед ним снова возник экран, а на экране ослепительно сияющая нагота ускользающего тела… «А может, он ходит не к г-же Мадьяр, а к Илонке? Ухаживает за ней. Ее жених?.. Нет!.. Нет!.. Родственник…»

Мартона так мучил этот вопрос, что однажды он обратился даже к горничной: «Кати, скажите?..» — «Пожалуйста». Но продолжить он не решился. «Скажите… который час?»

…А нынче такой странный февральский день. Столько суток подряд бесновался вихрь, а сейчас улегся, выглянуло солнце, потом небо снова затянуло, но вскоре солнце выглянуло опять, только теперь уже с самого края неба, окутав и улицу и дома причудливым сиянием. Мартон понюхал воздух. «Весна, что ли?» — спросил не он, а скорей его нос. И Мартон вспомнил августовский вечер, когда он вместе с Фифкой шел впервые к Илонке. Тогда он еще не был знаком с ней. Потом пришло на память, как он учился музыке. Где уж оно?.. И катанье на коньках в декабре? Как давно это было!.. А он все ходит и ходит к Илонке, но, кроме как об уроках, они ни о чем не разговаривают.

Мальчик свернул на улицу Сенткирай. Солнечное сияние исчезло, словно его без остатка впитали в себя дома. Внезапно пошел снег, да как-то странно, неуверенно, редкими хлопьями. «Зима, что ли, начинается опять?» — спросил Мартон. «Нет, нет!» — ответил он, чуя, что ветер, дующий с проспекта Ракоци и с Дуная, говорит совсем об ином, да и снег падает не так старательно и густо, как зимой, когда снежинки перегоняют друг дружку. Сейчас они колеблются, останавливаются в воздухе, сомневаясь, как и последние листья осени: стоит им падать или уже довольно?

Мартона встретила Илонка. Она была в белом шелковом платье. От этого ее закрученные над ушами косички казались еще более черными и блестящими. Щеки были окрашены бледным румянцем. Илонка ждала, что-то скажет мальчик про ее белоснежный наряд. За окном и сейчас, как и тогда, в августе, — только сейчас как-то беспричинно, — горели вдали карминовые облака, и в их холодном зимнем сиянии белое платье зарозовело. Илонка знала это, потому и не задернула тяжелые шторы, не зажгла электричества. Очевидно, эти световые эффекты были необходимы для «мадонны», для «сомнения» и «удивления».

— Скоро весна, — улыбаясь, сказала девочка и впервые за несколько недель доверчиво посмотрела на Мартона. Она выпятила нижнюю губку, словно и этим желая тоже приблизиться к нему.

В Мартоне что-то дрогнуло, зазвенело. Он забыл про все и теперь не мог бы даже объяснить, почему прошла в такой отчужденности вся зима, почему они не разговаривали ни о чем, кроме как об уроках. Минуту спустя Мартону казалось уже, будто ничего такого и не было, будто они каждый день говорили друг с другом, пусть даже без слов, что Илонка тоже знает об этом, потому и улыбается ему.

Мальчик молчал. Смотрел на Илонку, на сонно и бессильно желтевшие и угасавшие снеговые тучи за окном. Комната быстрей обычного окуталась полумраком. И стены и мебель отступили куда-то. Исчезла и розоватость белого платья, осталась одна белизна. И в вечерней полутьме шелковые оборки юбки казались гигантскими снежинками. Илонка и Мартон точно застыли. Недвижно сидели друг против друга. Мартону почудилось, будто они сидят так уже очень давно и только ждут знака, чтобы сдвинуться с места. Раньше нельзя, запрещено.

Все больше сгущалась мгла, все чернее становились косички над ушами Илонки. Девочка словно хотела что-то сказать. Нижняя губка ее дрогнула, как бывает ночью во сне, когда муха сядет на нее, — чуточку дернется страдальчески, потом снова продолжается сон.

Рука девочки покоилась на столе. Мартон тоже протянул свою и коснулся пальцев Илонки. Илонка не отдернула их. Улыбка на ее губах стала еще отчетливей, будто говорила: «Я так и знала!»

Илонка встала вдруг и, быстро описав полукруг, оказалась за спиной у Мартона, совсем рядом. «Что такое?» Мартон хотел обернуться, вскочить, шагнуть к ней, но не мог. Только сердце бешено заколотилось в груди, будто хотело сказать: «Ты не подойдешь — я подойду!» Наконец, подчиняясь упрямству сердца, мальчик встал, повернулся.