Другая музыка нужна

Во вторник председатель кружка самообразования сообщил Мартону, что Радвани запретил читать его стихотворение. «Почему? — спросил Мартон. — Плохое, что ли?» — «Не-ет, — ответил председатель, — только господин Радвани сказал, что кружок самообразования не занимается политикой». — «А разве обман армии — это политика? А то, что солдаты замерзают на фронте, тоже политика?» Председатель кружка пожал плечами: «Господин Радвани…»

«А я все-таки прочту!..» — решил опять Мартон по дороге в школу. Он весь еще был заряжен энергией утренней гимнастики.

4

По пути он «заскочил на минутку» к Лайошу.

— Ну что, делал гимнастику? — спросил он первым делом, даже не поздоровавшись.

— Нет, — сонно ответил Лайош.

— Мне очень жаль тебя, очень жаль! Ты будешь хилым, никудышным человеком…

— А ты не жалей меня!

— …и никогда не станешь сильным.

— А я и не хочу. Зачем это мне? Поэт должен быть утонченным, а вовсе не грудой бычьих мускулов. В здоровом теле — грубый дух.

— Дурак ты! — крикнул Мартон. Презрение к гимнастике напомнило ему, что Лайош раскритиковал стихотворение об обманщиках армии. — В здоровом теле — здоровый дух!..

— Сам ты дурак! Все какую-то отжившую жвачку жуешь. Эпигон ты, и больше никто! Поэты-модернисты прожигают ночи, пьют абсент, чтобы еще более утончить свою нервную систему.

— А я плевать хотел на твоих поэтов-модернистов!

— А им на тебя наплевать. Ты и вообще-то не имеешь о них понятия. Только одно и долдонишь: Петефи да Петефи!

— Я и Ади^[13] знаю.

— Ну и что? Думаешь, одним Ади исчерпывается вся модернистская поэзия? А вот, например, такое стихотворение. Я как раз вчера прочел его:

Безумен бредущий без брата, без друга,

Бесспорно безумен, кто, скорбно блуждая, бежит.

— Что это такое?

— Сам знаешь.

— Знаю. Аллитерация. Ну и что?

— Аллитерация-то аллитерацией. Это каждый четвероклассник знает. Но какая? Такой еще венгерская поэзия не знала. Во-первых, аллитерируют десять слов, И как утонченно, изысканно! Это тебе не «На виселицу королей»^[14]. И не твое, сшитое по той же мерке, но уже набившее оскомину «Смерть обманщикам армии!». Довольно кричать в стихах! Вся эта грубость давным-давно устарела. А кроме того, где тут душа?

— Душа? — переспросил Мартон, да так громко и возмущенно, будто крикнул: «Гром и молния!» Но что ответить про душу, он не знал и поэтому перескочил на другое. — Словом, аллитерация! А уж раз есть аллитерация, так, по-твоему, и стихотворение есть! И душа тоже! И красота! И все! Больше ничего и не требуется! На, получай! Это тоже аллитерация! «Балда и баловень, ублюдок брадобрея Балога, злобно брил башку блистательной бритвой!» Это тоже десять слов! Мало тебе? Могу добавить! «Брешет, бранится, брыкается и брюзжит!» Мало тебе? Еще подавай? «Бара-бара-бум-бум»! Вот и ешь! — воскликнул Мартон, чуть не ткнув в живот своего друга.

— Чепуха! — спокойно произнес Балог.

— А без брата, без друга — это не чепуха? У всех есть друзья! Безумен? Это еще положим! Очень даже себе на уме! А зачем так написал? Да затем, чтобы вышло это «бара-бара-бум-бум!». Чтобы «балда и баловень, ублюдок брадобрея Балога» разинул рот и развесил уши. Ведь тут, дружок, не чувства, не мысли дирижируют, а это «бара-бум-бум!». Благодарю покорно! Слабый ты человек! От такого дирижера даже у скрипок разбаливаются животы, у флейт глотку перехватывает, а рояли так и вовсе на трех ножках убегают куда глаза глядят.

— Очень интересно! Поинтересней, чем твое стихотворение.

— Вот как?.. Ну что ж!.. А твой поэт все же слабосильная команда!

— Зато твой Ади силач! Каждый день, наверно, гимнастику делает, — еще поддал жару Балог, радуясь, что разъярил Мартона. — Твой Ади пьет как сапожник.

— И очень жаль, что пьет! — с отчаянием воскликнул Мартон. — А если хочешь знать, так Ади не потому сильный, что пьет, а потому сильный, что даже от пьянства не слабеет. Если б твой «скорбно блуждающий» пил столько, он давно бы уже валялся под столом «без брата, без друга». А ты, — заорал Мартон, вспомнив вдруг, с чего началась перепалка, — а ты, друг мой, если не будешь делать гимнастику, останешься жалким червем! Уж и сейчас ни дать ни взять гнилая тыква.

— Знаешь что, иди ты к черту! — спокойно произнес Лайош. — И больше не приходи ко мне!

Этого Мартон не ожидал. Оторопел даже.

— Что?.. Что? Ты это всерьез?

— Всерьез.

— А с кем ты дружить будешь?

— С тем, для кого модернистская поэзия не «бара-бара-бум-бум!»

— Значит, ты нашел уже нового друга? — ревниво воскликнул Мартон, которого теперь занимало только это, а вовсе не поэзия модернистов.

— Не твое дело! — ответил Балог, повернувшись к Мартону спиной, и принялся собираться в школу.