Другая музыка нужна

Новак прибежал в свой блиндаж. Выставил взвод к амбразурам. Явившийся вместе со своим начальством майор с места в карьер начал орать во всю глотку. Полковник выжидающе молчал. Казалось, он проверяет и самого майора. Сопровождавшие его офицеры с любопытством поглядывали то на полковника, то на майора, то на солдат. Лица офицеров, точно всех их размножили на гектографе, были одинаково строгие, хотя кое-кто из них с трудом сдерживал смех.

Образцовый порядок во взводе у Новака только пуще взбесил майора, но он решил его не замечать, думая так лучше угодить полковнику.

Новак громко отдал рапорт, выпустив такой словесный залп, словно проглотил перед этим пулеметную ленту.

— Господин майор, честь имею доложить, четвертый взвод третьей роты цвайундцванцигского батальона, — стрекотал он точно пулемет, — занимается стрелковой подготовкой.

— В присутствии господина полковника положено докладывать не мне, а ему! — заорал майор. — Господин подпоручик! Это не фронт! Это бордель!.. Скандал!.. Немедленно провести занятия по дисциплинарному уставу! Субординации не знаете! Рядовой обязан знать все вышестоящее начальство от прапорщика до его величества императора Франца-Иосифа… Разобрать винтовки!.. Смазать! Собрать!.. Повторить правила штыковой атаки!.. Осмотреть одежду!.. Осмотреть рюкзаки!.. После обеда — два часа отдыха! Потом опять за дело! Я вам покажу, я вас в бараний рог согну, шайка бунтарей!.. Покажи свою винтовку! — гаркнул он вдруг на Габора Чордаша.

Чордаш со степенной медлительностью крестьянина снял «манлихер» с плеча и передал его майору с таким выражением лица, будто его попросили снять сапог и показать. Взбешенный этой медлительностью, майор крикнул по-немецки «Schwein»^[16] и влепил пожилому солдату пощечину.

Полковник круто повернулся, повернулся и майор, свита пропустила их вперед, и все зашагали обратно в деревню.

Эгри смотрел вслед полковнику, майору и их свите, которые шагали с такой энергией, будто направлялись в ставку побежденного врага диктовать условия безоговорочной капитуляции.

4

После обеда солдаты новаковского взвода, забыв совсем про утреннюю суматоху, про теорию штыковой атаки, про опостылевшие «винтовку собрать», «винтовку разобрать» и прочее, а также повеселев от горячего супа, уселись кучками и разговорились — кроме тех, конечно, кто после обеда улегся спать. Поверяли друг другу разные «достоверные» слухи: о победах, поражениях, о том, какая страна просит перемирия, а больше всего о том, когда окончится война. Кое-кто рассказывал сказки, другие — в который раз! — перечитывали пришедшие из дому письма; потом кто-то тихо затянул песню. В такое время обычно разучивали новые песни, привезенные из тыла теми, кто недавно приехал на фронт.

Где вода днестровская гудит,

Там лачужка бедная стоит.

Из досок сколочен бедный дом,

Грусть-печаль ютится нынче в нем.

Слезы стариков моих текут,

Ручейком по камешкам бегут,

Ручеек тот в море слез влился,

В нем потонет царь, что бел с лица.

Песня пришлась по душе. Она была такой грустной, будто ее нарочно для них сочинили. В ней плескался и Днестр, что протекал недалеко, и белолицый царь тонул в Днестре… «Царь, король, император? Не все ли равно?» — думали все заодно с Шиманди.

…Вдруг грохнуло орудие. И звук был такой, будто где-то совсем рядом пролаяла гигантская собака, тут же потеряла голос и теперь издавала только протяжный хрип. Поросшие соснами горы, словно выставленные заслоном с двух сторон, отозвались на грохот прерывисто и глухо; казалось, они с ужасом спрашивали: кто и почему нарушил задушевную песню?

А потом — как в деревне: стоит только залаять одной собаке, как все остальные хором подтягивают ей, сразу заухало, загрохотало множество орудий.

Никто не понимал, откуда идет на них этакая страсть.

В окопах воцарилось беспокойство. Пушечный гром все нарастал. Громыхания то сливались воедино, то отскакивали друг от друга. Неистовый поток звуков, сотрясавших землю, становился все оглушительней. Казалось, грохоча и угрожая, катятся на них чугунные колеса, каждое величиной с гору: «Задавим!..»

Ошеломленные солдаты стали осторожно выглядывать в амбразуры. Далекие русские позиции не были видны. Только у самого горизонта выскакивали коротенькие хвостики дыма, потом их становилось все больше и больше, и секунд через пять или десять с оглушительным грохотом обрушивались завывающие волны выстрелов.

5

После обеда Эгри крепко уснул. Но вдруг его тряхануло, и он очнулся. В полусне выглянул в грязное оконце задней стенки землянки. Открылось крошечное пространство, но и по нему можно было заметить, что солнце стоит уже низко. Однако проснувшийся подпоручик не сразу сообразил, утро это или вечер, и пробурчал в раздумье: «Окно выходит на запад… Стало быть…» Во всяком случае, он понял одно, что из послеобеденного сна его вытряхнул орудийный грохот.