Другая музыка нужна

Как давно все это было!..

По перрону вели того самого Иеремию Понграца, отец которого служил в похоронном бюро, ходил во всем черном, носил на голове шляпу с черным пером, в руке черный жезл и во время похорон с неподражаемой степенностью шествовал впереди покрытых черными попонами черных коней с черными султанами.

Пишта, забыв про осторожность, подбежал к своему дружку:

— Иеремия… Это ты?

Скованный солдат глянул на него. Одутловатое лицо выражало сперва лишь тупость, потом на нем появилась какая-то болезненная, по-детски жалобная, просительная улыбка.

— Пишта…

Начальник конвоя, старший надзиратель будапештской военной тюрьмы, весьма гордившийся своей должностью, рявкнул:

— Прошу удалиться!

— Он… он… мой друг… Он… он… мой брат… мой двоюродный брат.

— Родственник?

— Ну, конечно… отцовой сестры…

— Ежели родственник, так в Кечкемете можете проститься с ним. Это положено приговоренному. На это он имеет право, — сказал старший надзиратель.

— Большое вам спасибо!.. Но соблаговолите сказать, что же будет в Кечкемете?

— Шарахнут его по кумполу.

— Вот и в Пеште вчера двоих расстреляли, — сочувственно заметил один из конвоиров.

Мелкая дрожь прошла по гимнастерке и штанам рослого, но еще безбородого, похожего на подростка Иеремии, словно это была и не одежда его, а кожа.

Опять отворилась дверь зала ожидания. Появился Захарий Понграц.

— Я — его отец, — сказал он так твердо и степенно, что тюремщик вытянулся в струнку.

Должно быть, эта почтительность объяснялась еще и черной формой старшего Понграца.

Тюремщик взял под козырек и сказал:

— В вагоне нам дадут отдельное купе. Там и сядете. Правда, не рядом, но против него, и тогда уже до самого Кечкемета наговоритесь вдоволь.

3

Чрезвычайное заседание военного трибунала вел майор, военный судья. Председательствовал полковник. Членами трибунала состояли еще два капитана и поручик.

Ввели обвиняемого. На вопросы военного судьи он отвечал, что зовут его Иеремией Понграцем, что ему двадцать один год, он католик, подручный маляра, неженатый. Родился в деревне Олайош Пештской губернии, солдат 30-го гонведского полка, призван в армию в октябре 1916 года, несколько раз был на фронте, лечился в госпитале после ранения.

— Какие у вас доказательства, что вы были ранены? — спросил военный судья.

— О том можно справиться в Калочайской больнице, — ответил обвиняемый. — Да я могу и показать, — и он простодушно подвернул брюки и кальсоны. — Вот она, рана, — запинаясь, произнес Иеремия.

— Это никому не интересно, — оборвал его военный судья. — Вы почему бежали из госпиталя?..

Иеремия Понграц задрожал как осиновый лист.

Трибунал удалился на совещание.

Это было в десять часов. В одиннадцать огласили приговор, подтвержденный и командующим округом.

Иеремию Понграца присудили к расстрелу. А ввиду того, что командование 30-го пехотного полка и резервный батальон стояли в Кечкемете, прокуратура отдала приказ переправить приговоренного в Кечкемет, дабы приговор привели в исполнение там.

…В Кечкемете уже знали, что после полудня состоится публичная казнь дезертира. Огромная толпа окружила вокзал. Осужденный на смертную казнь промаршировал в гонведскую казарму в сопровождении шести конвоиров, отца и Иштвана Фицека. Приехал на автомобиле и защитник Иеремии, военный адвокат, поручик. Еще в Пеште, сразу после приговора, он сообщил Иеремии, что послал телеграмму королю с просьбой о помиловании. Он посоветовал Иеремии положиться на бога и не терять последней надежды. Это сообщение несколько успокоило приговоренного. Но теперь, прибыв в Кечкемет, он все более тревожно спрашивал защитника:

— Нет еще ответа от короля?

— Нет, но он может прибыть.

Пишту Фицека и Понграца-отца не впустили в казарму. Они ожидали у ворот, где выстроились рядовые резервного батальона. Батальон выстроился в две колонны, на расстоянии десяти метров между собой. Здесь и встала, образуя каре, расстреливающая команда. Пришел священник, облачился в церковную одежду и с распятием в руке проследовал в казарму. Несколько минут спустя оттуда вышел приговоренный в сопровождении шести конвоиров с примкнутыми штыками. Их провожал поп с распятием. Командовал капитан.

— Полувзвод, смирно! Полувзвод, на плечо!

Руки Иеремии освободили от наручников. Уже почти обеспамятевшего человека поставили в середину каре. Рядом с ним стал священник. Старший надзиратель из Пешта доложил военному прокурору, что приговоренный передан экзекуторам.

«Конвой, вольно!» — послышалась команда, и конвоиры, привезшие приговоренного из Пешта, бросились в казарму, быстро сложили оружие и торопливо вышли, стараясь бегом нагнать расстреливающую команду.

Длинная колонна во главе с капитаном и с расстреливающей командой направилась в Рудольфовскую кавалерийскую казарму. Идти нужно было около километра. Бледное лицо Иеремии стало огненно-красного цвета. Он то и дело поглядывал на отца, еще чаще на Пишту, и взгляд его говорил: «Неужто вы позволите меня убить?..»