Другая музыка нужна

После волнений, связанных с назначением в маршевый батальон, после прощания с родными, с начальством по службе, с устоявшейся, налаженной жизнью, к которой хоть и привыкли за десять — пятнадцать лет, но и надоела она порядком, иные офицеры, устроившись в классном вагоне «заколдованного» эшелона, так разошлись, как бывало, до войны в заведениях легкого пошиба. Вскоре они увлекли за собой большинство офицеров, даже тех, кто, расставшись с родными, загрустили и ушли было в себя. Кое-кто поначалу лишь отчужденно озирался, как человек, увидевший вдруг шумный уличный скандал. Он и хочет обойти толпу, пойти своим путем, но задерживается всего лишь «на секунду». А когда скандал переходит в драку, протискивается вперед в самую гущу, внезапно и сам входит в раж; и тут достаточно слова, толчка — он уже вопит, размахивает руками и, наконец, безраздельно отдается драке. А после лежит избитый, перепачканный, в разодранной одежде и никак не может взять в толк, как все это случилось.

Погрузившись в вагоны, офицеры быстро определили свои места согласно званиям. Рассеянно перебрасываясь словами, обсуждали поведение «взбунтовавшихся баб», по десять раз повторяя одно и то же. Они цеплялись за это событие, чтобы не говорить о своих подлинных переживаниях. Когда же разместили чемоданы и саквояжи, все расселись и начали рассматривать друг друга, будто увиделись впервые. Несколько минут не знали, что делать, и как-то странно улыбались, словно неравнодушные друг к другу мужчина и женщина, которых неожиданно оставили наедине в комнате.

И мало-помалу сложилось то, что так обычно для компании, оторванной от жизни общества. Люди ищут, и, разумеется, находят кого-то, кто становится вожаком, и слушаются, идут за ним, ибо он самим своим существованием защищает их от угрызений совести. Этим «кто-то» и оказался офицер запаса Ференц Эгри.

Как и с чего началась популярность поручика Эгри, ни он, ни другие уже не могли бы вспомнить. Несомненно одно, что прошло несколько дней, и Эгри стал любимцем офицеров батальона, средоточием всего, что выражалось словами: «Гуляй, душа! Все трын-трава! Море по колено! Двум смертям не бывать, а одной не миновать!»

И спустя несколько дней, что бы ни сказал Эгри, в шутку или всерьез, умно или глупо, даже какой-нибудь пустячок вроде «суп остыл», «поезд идет», — все тут же встречалось шумным одобрением. Никаких серьезных речей от него не принимали. Если б он выхватил револьвер и, крикнув: «Довольно с меня этого сумасшедшего дома!», застрелился у них на глазах, это тоже приняли бы сперва за шутку и раскатились бы веселым смехом.

Бывало, Эгри сидит, молчит, а офицеры подмигивают друг дружке: «Погоди, что-то он выкинет сейчас!» И пристают к нему: «А ну, давай, давай!..» А так как он был их детищем, творением их рук, то стоило только кому-нибудь другому попытаться играть его роль или, не дай бог, вступить с ним в состязание, как нахала тут же одергивали, давая понять, что «место занято» и с улюлюканьем прогоняли.

«Прошу покорнейше!» — с утра до вечера слышалось в вагоне.

— Подпоручик! Не прикажешь ли кусочек домашнего жаркого? — щедро потчевал Эгри захудалый юрист, готовый дома из-за булавки закатить прислуге скандал.

— Офицер королевско-императорской армии не может быть мелочным! — крикнул, хлопнув по грошовым, хоть и позолоченным ножнам какой-то тощий прапорщик. До войны он служил писарем в министерстве, десять лет подряд переписывал и перекладывал бумаги, уже и не ожидая повышения в чине. Он был отцом троих детей и еще не так давно за неимением денег носил вместо сорочки только манишку под сюртуком.

— Сто лет не пил, а сейчас так напьюсь, что и Христос уступит мне дорогу! — вопил во всю глотку чиновник сберегательной кассы, получивший с войной чин прапорщика. Он вытащил из чемодана три бутылки коньяку, предусмотрительно положенных строгой женой на случай болезни. «Только глоточками пей и то, когда простынешь, — тогда на несколько месяцев хватит…» — За здоровье его величества Франца-Иосифа Первого! — крикнул прапорщик, думая хоть этим тостом возвысить свое низкое звание.

— Подпоручик Эгри, — перебил его поручик, у которого седина пробивалась уже на висках, и чокнулся с Эгри бокалом. В штатской жизни этот седеющий офицер был директором сиротского приюта, отцом четырех детей и в скором будущем дедушкой. — Надеюсь, подпоручик, что на фронте ты и мне подкинешь какую-нибудь кралечку сестрицу!

— Ничего, и борделем обойдешься! — презрительно кинул ротный. Он был кадровым офицером и пил только ром, к другим напиткам пока не притрагивался.

— Слушаюсь, господин ротный! — вскочил директор приюта и щелкнул каблуками. — Так точно, и борделем обойдусь!

— Господин Эгри, в бордель! — завопил невзрачный прапорщик, в прошлом деревенский учитель, и начал бить себя в хилую, цыплячью грудь. Учитель был уже вдрызг пьян и счастлив, что очутился среди таких «больших людей». Он хотел отблагодарить за это, доказать, что достоин их дружбы. — Вперед! Все свое жалованье за два месяца… спущу! Милочка!..