Другая музыка нужна

Кто он, Мартон не знал, поэтому нарочито медленно разделся, медленно повесил пальто на вешалку, украдкой разглядывая молодого человека, который натягивал уже перчатки. Мартон заметил, что и молодой человек искоса поглядывает на него огромными выпученными водянисто-голубыми глазами. Но, поймав взгляд мальчика, тут же опустил длинные белесые ресницы. Он еще «повозился» некоторое время, потом повернулся и пошел к выходу. Дверь ему отворила служанка, невнятно и словно бы нехотя прошептав что-то вроде: «Восславим господа Иисуса Христа!» Мартон проводил глазами удалявшегося молодого человека, широкую спину которого облегало великолепное зимнее пальто.

То ли из приличия, то ли от смущения, но Мартон не решался спросить, кто этот молодой человек с коровьими глазами. К тому же перед Мартоном в его воспаленном воображении подростка, словно на экране кино, встала вдруг картина: г-жа Мадьяр, почти раздетая, скользит мимо полуоткрытой двери гостиной. Очевидно, это воспоминание и не позволило Мартону задавать вопросы.

Второй раз этот постоянно опускающий ресницы и несусветно белобрысый молодой человек повстречался Мартону во дворе. Смущенный Мартон даже не поклонился. Но ему показалось, будто идущий навстречу мужчина из-за приспущенных ресниц видит его лучше, чем если бы смотрел на него широко раскрыв глаза. А губы, эти отталкивающие огненно-красные губы, такие чужие на этой белобрысой физиономии, вздернулись в едва заметной странной улыбке.

Как-то Мартон встретился с ним на полутемной лестнице, но и тут молодой человек казался весь пшенично-желтым. Ступеньки дрожали под его огромными башмаками, и, спускаясь, он чуть не толкнул Мартона, который уже и не думал здороваться с ним.

«Кто этот мужчина? Может, он ходит к г-же Мадьяр? И она рассказала ему про музыку и про то, что я дурак. А ведь она ошибается, не такой уж я дурак. Очень даже хорошо понимаю, что к чему…» И перед ним снова возник экран, а на экране ослепительно сияющая нагота ускользающего тела… «А может, он ходит не к г-же Мадьяр, а к Илонке? Ухаживает за ней. Ее жених?.. Нет!.. Нет!.. Родственник…»

Мартона так мучил этот вопрос, что однажды он обратился даже к горничной: «Кати, скажите?..» — «Пожалуйста». Но продолжить он не решился. «Скажите… который час?»

…А нынче такой странный февральский день. Столько суток подряд бесновался вихрь, а сейчас улегся, выглянуло солнце, потом небо снова затянуло, но вскоре солнце выглянуло опять, только теперь уже с самого края неба, окутав и улицу и дома причудливым сиянием. Мартон понюхал воздух. «Весна, что ли?» — спросил не он, а скорей его нос. И Мартон вспомнил августовский вечер, когда он вместе с Фифкой шел впервые к Илонке. Тогда он еще не был знаком с ней. Потом пришло на память, как он учился музыке. Где уж оно?.. И катанье на коньках в декабре? Как давно это было!.. А он все ходит и ходит к Илонке, но, кроме как об уроках, они ни о чем не разговаривают.

Мальчик свернул на улицу Сенткирай. Солнечное сияние исчезло, словно его без остатка впитали в себя дома. Внезапно пошел снег, да как-то странно, неуверенно, редкими хлопьями. «Зима, что ли, начинается опять?» — спросил Мартон. «Нет, нет!» — ответил он, чуя, что ветер, дующий с проспекта Ракоци и с Дуная, говорит совсем об ином, да и снег падает не так старательно и густо, как зимой, когда снежинки перегоняют друг дружку. Сейчас они колеблются, останавливаются в воздухе, сомневаясь, как и последние листья осени: стоит им падать или уже довольно?

Мартона встретила Илонка. Она была в белом шелковом платье. От этого ее закрученные над ушами косички казались еще более черными и блестящими. Щеки были окрашены бледным румянцем. Илонка ждала, что-то скажет мальчик про ее белоснежный наряд. За окном и сейчас, как и тогда, в августе, — только сейчас как-то беспричинно, — горели вдали карминовые облака, и в их холодном зимнем сиянии белое платье зарозовело. Илонка знала это, потому и не задернула тяжелые шторы, не зажгла электричества. Очевидно, эти световые эффекты были необходимы для «мадонны», для «сомнения» и «удивления».

— Скоро весна, — улыбаясь, сказала девочка и впервые за несколько недель доверчиво посмотрела на Мартона. Она выпятила нижнюю губку, словно и этим желая тоже приблизиться к нему.

В Мартоне что-то дрогнуло, зазвенело. Он забыл про все и теперь не мог бы даже объяснить, почему прошла в такой отчужденности вся зима, почему они не разговаривали ни о чем, кроме как об уроках. Минуту спустя Мартону казалось уже, будто ничего такого и не было, будто они каждый день говорили друг с другом, пусть даже без слов, что Илонка тоже знает об этом, потому и улыбается ему.