Другая музыка нужна

— И очень жаль, что пьет! — с отчаянием воскликнул Мартон. — А если хочешь знать, так Ади не потому сильный, что пьет, а потому сильный, что даже от пьянства не слабеет. Если б твой «скорбно блуждающий» пил столько, он давно бы уже валялся под столом «без брата, без друга». А ты, — заорал Мартон, вспомнив вдруг, с чего началась перепалка, — а ты, друг мой, если не будешь делать гимнастику, останешься жалким червем! Уж и сейчас ни дать ни взять гнилая тыква.

— Знаешь что, иди ты к черту! — спокойно произнес Лайош. — И больше не приходи ко мне!

Этого Мартон не ожидал. Оторопел даже.

— Что?.. Что? Ты это всерьез?

— Всерьез.

— А с кем ты дружить будешь?

— С тем, для кого модернистская поэзия не «бара-бара-бум-бум!»

— Значит, ты нашел уже нового друга? — ревниво воскликнул Мартон, которого теперь занимало только это, а вовсе не поэзия модернистов.

— Не твое дело! — ответил Балог, повернувшись к Мартону спиной, и принялся собираться в школу.

Мартон вертелся вокруг него, пытался что-то втолковать, но Лайош не отвечал. Его сросшиеся брови, казалось, еще туже сжались. Мартон замолк. Смотрел на своего друга. Внезапно ему стало так душно, будто из комнаты весь воздух выкачали. Мартон подождал, пока Лайош соберется. Они вместе вышли и молча дошли до улицы Ваш, где помещалась школа Балога. Мартон сбоку следил за лицом друга: вдруг да появится на нем улыбка. Но где уж там!.. Энергия, которой Мартон зарядился с утра, вся куда-то испарилась. Лайош приостановился, чтобы попрощаться, и тогда Мартон сказал, как ему казалось, спокойно, однако дрожащим голосом:

— Лайош! В воскресенье мы придем вместе с Тибором, Петером и Гезой. И все обсудим. Нельзя же, чтобы… А тебя прошу… Подумай до тех пор.

Лайош не сказал ни да, ни нет. Завернул в парадное красного кирпичного здания Высшего коммерческого училища. Мартон видел уже только синие штанины Лайоша, как они подымаются и опускаются, удаляются и, наконец, исчезают в полумгле парадного. Мартон постоял немного. Опустил голову. «Может, я нагрубил?..» Потом бегом пустился на улицу Хорански, чтобы не опоздать в школу.

5

И только на улице Хорански заметил, что случилась беда.

Обычно без четверти восемь вся улица еще кишмя кишела мальчиками с ранцами. Не спеша и беседуя, шли они с обеих сторон и скрывались в парадном школы. Без пяти восемь шествие редело, и шаги школьников убыстрялись. В восемь часов мальчики показывались лишь изредка и поодиночке. Перескакивая сразу через три ступеньки, запыхавшись, врывались они в дверь школы. После восьми на улице, как и сейчас, не было ни одного ученика.

«Что ж делать-то? Пойти домой? А отцу что сказать? Школа взорвалась, ее закрыли, началась эпидемия, учителей призвали… на один день! Или сказать, что опоздал из-за модернистской поэзии?»

Мартон даже рассмеялся, но вдруг оборвал смех.

На первом уроке был г-н Радвани — вернее, немецкий язык и литература. Радвани и без того вечно придирался к нему, хотя Мартон никак не мог понять почему. Только много лет спустя пришло ему в голову, что виной всему было, очевидно, городское училище, где преподавал прежде Радвани и учился Мартон. Неказистому учителю там даже прозвища не нашлось, а это был знак высшего пренебрежения. В городском Радвани хорошо относился к Мартону, ставил всегда пятерки. С началом войны многих учителей забрали в армию, и Радвани назначили в реальное училище, а это считалось большим продвижением. Поэтому учитель трепетно и ревниво скрывал, что преподавал прежде в городском, боясь, как бы это не уронило его в глазах учеников.

Увидев Радвани, когда он впервые входил к ним в класс, Мартон радостно воскликнул: «Господин учитель!» — и улыбнулся ему, словно старому знакомому, Радвани глянул на мальчика исподлобья. «Кто это?» — спросил он. «Господин учитель, это я! Я!» — Мартон встал и радостно повторил: «Я!» — «Кто это я?» — послышался голос глуповатого человека. «Фицек!.. Не помните меня? Мартон Фицек… Из городского училища…» — «Садитесь!» — еще более тупо прозвучал голос Радвани. Учитель несколько минут нервно листал классный журнал — вернее, шумно дергал его страницы от начала до конца и обратно, — казалось, вот-вот порвет его. Радвани размышлял о том, что ответить, но ничего не придумал и только еще раз рявкнул: «Садитесь!» — хотя Мартон давно уже сел.

…И вот Мартон Фицек стоял перед дверями школы и не знал, что ему делать.

Потом решился все же и вошел в дверь. В школе его встретила невообразимая тишина. Гулкая тишина стояла и в вестибюле, и на лестнице, и в коридоре, по которому Мартон шел тихо, на цыпочках. Остановился у дверей класса. Прислушался с надеждой: а вдруг?.. А вдруг Радвани еще не зашел в класс? Но услышал, как кто-то начал отвечать, декламировать балладу Шиллера: «Vor seinem Löwengarten, das Kampfspiel zu erwarten saß König Franz…»

«Будь что будет!» — вздохнул Мартон и отворил дверь. Шиллеровская баллада оборвалась, и Мартона охватила тишина, как темнота охватывает человека, брошенного в темницу.

— Господин учитель, разрешите…

— Ваша фамилия? — спросил Радвани, точно впервые увидев мальчика.