Другая половина мира, или Утренние беседы с Паулой

Не бойтесь, сказал он. Доверие за доверие. Думаю, мы полюбовно договоримся обо всем. И начал толковать о новых способах организации досуга в большом динамично развивающемся районном городе, о целине, какой является городская библиотека, о растущих запросах населения и информационном голоде. В Д. две гимназии, реальное училище и профессиональная школа, к тому же неподалеку расположен крупный город, а стало быть, есть студенты и преподаватели; не раз упомянул он и среднее сословие.

Паула согласилась. Муниципалитет — вот кто дал ей работу. Она говорила о подборе, освоении и плане использования книжных фондов; поле ее деятельности было четко размечено — по образцу других городских библиотек, с которыми ознакомилась комиссия муниципалитета и районного управления.

Никакого диктата сверху не будет, заверил советник по культуре. В пределах вашего ведомства можете поступать по своему усмотрению.

Наша новая библиотека, сказал он на открытии, должна стать для всех друзей книги родным домом.

Так что причин для недовольства нет. Она правильно решила переехать в Д. Тут вполне можно жить.

С Фельсманшей общаться трудновато, сказала Паула матери, но, наверное, со временем все уладится. Во-первых, мы работаем вместе без году неделю, а во-вторых, я пришла со стороны, как говорится, перебежала ей дорогу. Иного я и не ожидала.

Тебе здесь нравится? — спросила мать.

Работа — вот что мне нравится, ответила Паула.

Видите ли, говорит советник по культуре, ставит Вальрафа обратно на полку и, хотя ростом он меньше Паулы, заботливо, по-отечески, кладет руку ей на плечо, я не очень разбираюсь в вашем деле, но, честно говоря, как читатель, я бы не стал искать книгу репортажей в разделе беллетристики. Смешок он подавил, только улыбнулся и руку с плеча Паулы убрал.

Ну как, привыкаете понемножку? — любопытствует он уходя.

Паула признается, что видела пока мало — из-за нехватки времени. Но работа мне очень нравится, добавляет она.

Насчет комнаты в М. Феликс не писал ни слова. Паула готовится к его приезду. Стадион ей больше не снится. Теперь она видит эротические сны.

Феликс приехал мадридским поездом. Шагая ему навстречу по платформе, Паула чувствует, что он рад ей.

Ей хотелось снять эту сценку. На фоне черных силуэтов вулканических скал верхом на осле едет мужчина, впереди себя он усадил маленькую девочку — когда она вырастет, то будет идти следом, пешком. На шее и крупе животного — толстые вязанки бамбука.

Паула берется за аппарат, но Феликс ее останавливает. От изумления она даже не упирается. Надо же, что он себе позволяет — кто дал ему такое право?

Ты бы оскорбила его достоинство, объясняет Феликс.

Пятая утренняя беседа с Паулой

Нет уж, извини, синдром Ромео и Джульетты тут ни при чем, протестует Паула. На первых порах Феликс был для меня принадлежностью отдыха, и не больше.

Попросту ублажал тебя?

Паула хитрит и вместо ответа спрашивает, отчего я не посажу вдоль забора вечнозеленые вьющиеся розы.

Сегодня ночью меня напугал сигнальный фонарь. Мне почудилось, будто луна горит огнем.

Паула смотрит в окно, провожает взглядом соседа, который идет из дому в сарай.

Значит, мой Феликс тебе не по нраву? — спрашиваю я. Что ж ты не выкинула его из головы? Он ведь всего-навсего принадлежность отпуска.

Паула предлагает устроить огромную живую изгородь из роз.

А ты, отвечает она вопросом на вопрос, ты выкидываешь из головы приятные воспоминания?

Я уверена, что давным-давно ее раскусила. Это страх, говорю я.

Страх?

Тебе страшно сознаться в своих чувствах. Боишься потерять себя?

Паула молчит.

Жаль, говорит она немного погодя, кухня у тебя в первом этаже и соседский дом слишком близко. Со второго этажа вид был бы лучше.

Я уже готова поверить, что Паулу можно чему-то научить.

Тебя страх задавил, говорю. И давно ты живешь с этим страхом?

Она все еще прикидывается безучастной.

Наверно, ты сама себе кажешься быстрозамороженной и упакованной в целлофан.

Очень уж сурово судишь, отвечает она, глядя мимо меня на холодильник. Терпеть не могу фанатиков. Кроткие святые всегда были мне симпатичнее.

Я упрекаю ее в романтичности, и вообще, она, мол, рассуждает о фанатизме и кротких святых таким тоном, будто должна выбирать между сахаром и сахарином.

При мысли о сахарине к горлу подкатывает тошнота. Да, сурово говорю я, но я хотя бы надеюсь, что есть еще сила, достаточная, чтобы спастись от вечного холода.

Теперь она смотрит на меня в упор.

Как же ты намерена бороться с зимой? — любопытствует она. Только не говори, что будешь топить.

Насмешка?

Затопить, говорю я, натопить, сжечь.

Сахар, отвечает Паула.

Она меня раздражает.

Что делать, каждому охота, чтобы повествование продвигалось вперед так же быстро, как его собственная жизнь, говорит она.

Я протестую: Ты ведь тоже не сидишь при-горюнясь у камина — живот в тепле, спина в холоде, руки на коленях, — как твоя мать. В конце концов ты извлекла для себя урок!

Сугубо личный, замечает Паула.