Другая половина мира, или Утренние беседы с Паулой

Паула не перебивает, не говорит, что в других местах издавна практикуют передвижные библиотеки.

Позднее, говорит она, мы сможем обслуживать и больницу.

В качестве транспортного средства она предлагает свою машину. Багажник просторный — вполне поместится ящик-другой книг.

На прощание советник вскользь упоминает о финансовой проблеме. Строительство спортивных сооружений дорожает, поэтому он не может выделить Пауле ни одной лишней марки из культурного фонда.

Я уверен, добавляет он, что, планируя передвижку, вы исходили из собственного бюджета.

Паула сосредоточенно подсчитывает крыши на холме.

Ты знаешь, что мне тебя вправду очень не хватало? — говорит Феликс, выпуская Паулу из объятий.

Писал он часто. И временами не мог отделаться от ощущения, что письма раздражают Паулу.

Надо будет поговорить с ним, пусть не терзается. Ей вовсе не к чему его утешать. Лучше уж полюбоваться окрестностями. Тропинок здесь сколько угодно, природные красоты в краю болот.

Нет, не знаю, отвечает она.

Прежде о любви речи не было. В письмах он о ней не упоминал. А теперь заговаривает о любви, и Паула поворачивается спиной к стенке.

Шестая утренняя беседа с Паулой

Теплее не становится. Я напяливаю на себя все что можно. И опять коченею.

Холодно. Внутри. В доме.

Изредка по ночам, когда ни детям, ни мужу не требуется мое присутствие, я украдкой выбираюсь из супружеской постели и спешу воспользоваться тишиной и покоем.

Мерзнешь, говорит Паула.

Я не смею до нее дотронуться.

Еще напугаю — такая я холодная.

Замуровалась в четырех стенах, продолжает она. Ты хоть когда-нибудь выходишь из дому?

Каждый день, в магазин, отвечаю я.

Недолгий путь по улице. Стоя у прилавка, кладу в сумку колбасу, ветчину, печеные яйца, а попутно слышу: мол, тот-то и тот-то умер. Порой такие новости застают меня на садовой дорожке.

На вечернем горизонте голые деревья.

Не могу же я бросить дом, объясняю я Пауле, младшая дочка должна сперва подрасти. Она засыпает, а я считаю говорящих кротов, которые живут под землей, или рассказываю про вишню, которая день и ночь в бегах, но непременно возвращается…

В детстве мне ужасно хотелось иметь много зверей, говорю я. Когда мы учились в школе, ты ни разу не бывала у меня в гостях. В нашей квартире можно было держать разве что волнистого попугайчика. Ты остепенилась, роняет Паула, и насмешка, звучащая в ее голосе, окончательно выбивает у меня почву из-под ног; родила дочерей, обновила дом, огород посадила.

Паралич, рассказываю я, шел у него от лапок к сердцу: бедняга наклевался оконной замазки, а она ведь со свинцом. Так и умер в клетке, в детской.

Что ты заладила про попугая! — сердится Паула и объявляет, что я попросту гоню от себя мысли, замазываю, заглушаю. Притом нарочно.

В те годы, продолжаю я, летом еще было тепло. Теперь у нас кошки. Но я бы все-таки завела попугайчика.

Паула, смеясь, кладет ладонь на мою холодную руку. В такую рань, еще до рассвета, мне ли тягаться с нею. Ты, говорит она, кутаешься не только от холода.

Симптомы, которые я толкую как признаки болезни, по словам терапевта, остаются необъяснимыми даже после троекратного рентгена.

Меня бесят книжки с картинками, внушаю я Пауле, отсюда и проистекают мои непонятные недуги.

Что же ты делаешь с внешним миром, спрашивает Паула, раз у тебя внутри пустота?

Летом отворяю окна и двери, отвечаю я.

И ты никогда-никогда не бунтовала? — допытывается она.

Боль, с которой нет сладу, — дело прошлое, притупилась.

Меланхолия?

Иногда ярость, но за ночь она утихает.

Стало быть, покорное отречение, говорит Паула.

Я не спорю. Какой смысл доказывать ей, чего стоит свить гнездо, ведь она же вымысел. Между нами только стол у окна.

Воображаю, что Паула возьмет и подаст мне руку. Если она только постарается, ко мне вернутся тепло и бодрость.

Слишком холодно, сказала Паула еще с порога, от твоего многословия слишком холодно. Все в тебе будто сковано льдом. Отчего ночи с Феликсом не видятся тебе более раскованными?

Так проще в эксплуатации, отвечаю я. Когда дети были маленькие, я покупала им только вещи, «простые в эксплуатации»… И летние месяцы тогда были жарче, и чувства сильнее.

В доме у меня холод и тишина. Пока остальные спят. Снаружи мир давным-давно замер в недвижности.

Днем я живу не так, как ночью. Иногда я гашу себя. Утром встает одно только солнце.

С таким видом, будто ничего не изменилось.

Меня перехитрили.

Паула была здесь, хоть я и села к столу задолго до завтрака.

Ты во власти иллюзии, говорит Паула. Бежишь среди ночи к пишущей машинке, прячешься в коконе фантазий и думаешь, что этим жива.

Паралич, говорю я, прогрессировал медленно. Сперва я думала, что сумею прогнать смерть, и взяла его к себе в постель. Но когда паралич захватил сердце, даже тепло моей груди оказалось бессильно.

2

Ты изменилась, твердит Феликс.

Нет, возражает Паула, просто мы живем не так, как ты думал.