Другая половина мира, или Утренние беседы с Паулой

Сдать Паулу в архив? Найти подходящую папку, пробить дырочки, подшить в дело и отправить в архив. И пусть ее там лежит. Незавершенная рукопись. Недописанная. Впрочем, обойдусь и без папки. Сложу в коробку из-под туфель, перевяжу бечевкой и отнесу в чулан. Спустя годы найду и стану удивляться: что же могло меня когда-то привлекать в этой особе?

Я сердита на Паулу. То дружеское расположение, то неприязнь — она столкнула меня в омут сумбурных чувств. Без всякого предупреждения.

Да и как ей было меня предупредить? Она ведь выдуманный персонаж, ее легко и просто подшить в дело.

Ты хоть понимаешь, свирепо говорю я и только теперь замечаю, что сегодня она облачилась в мои джинсы (они ей широки), ты хоть понимаешь, что я в любую минуту могу заставить тебя исчезнуть? Уберу — и все тут. Поверь, освободиться от тебя проще простого.

Паула кивает, словно мои аргументы вполне для нее убедительны. Стало быть, акт освобождения, подытоживает она, не проявляя ни малейшего беспокойства.

И как же ты освободишься — объективно или субъективно? — вкрадчиво любопытствует она.

Я начеку. Ишь, норовит выпихнуть меня на скользкий лед. А он еще не застыл как следует.

Страх тебя мучит? — слышу я. Голос у нее и в школе был глубже и приятнее моего. Нет уж, больше я ни во что не ввязываюсь. Страхов и без того хватает.

Ты когда-нибудь чувствовала себя в безопасности?

Я имею в виду тот ужас, продолжает Паула, который тебя охватывает, когда ты задумываешься о былых страхах родителей, дедов, бабок и об их поступках и вдруг осознаешь, что теперешние люди поступают так же, они, как и раньше, отсиживаются в своих четырех стенах. Предают, вместо того чтобы протестовать. И тут тебе не увильнуть: надо сделать выбор.

Но не обращаться же в бегство, говорю я. Нельзя ведь бежать в личное счастье, прятаться от ответственности.

Нет-нет, говорит Паула. Она таки добилась своего: я опять против своей воли ввязалась в серьезный спор. Нет, выбрать надо дерзкую мечту.

Утопию?

Дерзкую мечту о счастье.

О каком счастье? — спрашиваю я и подставляю ей свою чашку. По утрам со мною можно разговаривать лишь после третьей чашки кофе.

Паула наливает мне кофе и замечает вскользь: Ты слишком много куришь.

А что, это запрещено?

Пока нет, отвечает она.

8

Паула с Феликсом сидят вовсе не в том зале, где, по рассказам, во времена Баварской советской республики заседали красноармейцы, — тот стол в соседней комнате не обслуживается, — они сидят у окна, за которым открывается чудесный вид на Д. Паула посоветовала ему заказать жаркое из дичи.

Давно уже нет той походной кухни, что прямо на рыночной площади кормила из трактирных котлов солдат республики. И дарового пива, которым красные угощали горожан, тоже нет, зато есть домашние клецки по-швабски.

Что ни говори, а Д. всегда был крепостью.

Под стенами этого города закончилась для Баварии Тридцатилетняя война; красным в этих стенах не на что было рассчитывать.

В хорошую погоду, говорит Паула, ты бы мог полюбоваться чудесным видом. Но сегодняшний денек подкачал, и туристу не видать обещанных проспектами красот, а ведь как ему хотелось взглянуть с холма старого города на черепичные крыши, на каменистую желто-зеленую равнину, бегущую до М. и дальше, к самым Альпам. Летом теперь стало холоднее.

Небо висит низко-низко над землей. И кажется, будто Д. конца-краю нет.

И все же только люди, отроду склонные к преувеличениям, считают, что технический прогресс ведет человечество к новому ледниковому периоду, говорит Паула.

Феликс не прочь полакомиться десертом. Карточка блюд здесь громадная, внушительная, прямо исторический документ.

По дороге в ресторан им встретилась оружейная лавка: пистолеты и ружья среди птичьих чучел.

Горячая малина, алая на белом мороженом, уже чуть остыла, и Паула придвигает свою порцию Феликсу.

Сначала она звала его подняться к замку, но теперь ей не хочется лезть наверх. Как ты понимаешь, объясняет она, сегодня вид оттуда нисколько не лучше.

Она не скрывает, что заленилась и разомлела от еды. Так приятно посидеть тут, у окна. Подробно описать Феликсу дворцовый парк. Правда, в памяти сохранилась лишь тенистая аллея из подстриженных лип.

Ни одного значительного памятника культуры, ничего такого, что вызывает удивление просто оттого, что еще существует на свете.

Лучше наблюдать, как небо за окном мало-помалу набирает высоту, как обретают четкие контуры кровли домов и деревья между ними, что-то сдавливает голову и неожиданно распахивает кругозор, даль становится совсем близкой, облака — вот они, рядом, лохматятся, точно старая краска после протравки, смахни ее щеткой — и обнажится рисунок древесины.

Приближение фёна, говорит Паула, я узнаю по Альпам: они вырастают на горизонте, словно декорация, назойливая до головной боли.

Феликс съел и малину и мороженое, обе порции; вазочки, запотевшие снаружи и клейкие внутри, сдвинуты на середину стола, к цветам.

В последнее время у него как будто наметился животик, думает Паула.

Ты бы все-таки взяла машину, а? — говорит Феликс, внимательно глядя на поднявшиеся вдали горы.

Возьму, если поедешь со мной, отвечает Паула.