Другая семья

– Ничего не говорят, Миш. Филипп умер. Умер… Я не успела… Это я во всем виновата, я… Это я не успела…

– Да ты-то тут при чем? Что ты?

– Если бы я успела, если бы…

Мишка только вздохнул, глядя на нее жалостливо. Потом спросил осторожно:

– Едем домой, что ль?

– Да. Домой. Домой, Миш…

Конечно, Катя уже не увидела, как вскоре Алиса подошла к Кларе Георгиевне, спросила удивленно:

– Ты с кем сейчас разговаривала, мам? Я видела, когда по коридору к тебе шла. Кто эта женщина, мам?

– А сама не догадываешься, да? С ней я разговаривала. С той самой…

– Да неужели? Откуда она узнала, интересно? Тут же примчалась, главное… Шустрая какая, однако!

– Ну да. Наш пострел везде поспел, – усмехнулась Клара Георгиевна и добавила, помолчав: – Ее в дверь гонят, а она в окно норовит! Но больше сюда не сунется, не переживай!

– Почему ты так считаешь?

– Да потому… Я ей сказала, что Филипп умер.

– Мам, да ты что… Зачем, что ты! – Алиса испуганно отшатнулась. – Как ты могла такое сказать, страшно даже…

– А так надо, дочь! Потому что хватит уже, надоело!

– Мам, ну ты даешь… Да как ты могла…

– Ой, да ладно, не учи меня, как надо, а как не надо! Можно подумать, я преступление какое-то совершила! Подумаешь, любовницу твоего законного мужа прогнала! Можно сказать, благое дело сделала! Зато теперь всё, теперь она в твоей жизни не появится больше! Она ведь поверила, что Филипп умер. Да я такой спектакль перед ней разыграла – сам Станиславский одобрил бы! А ты еще стыдить меня взялась, надо же! Как могла, как могла! Да вот так и могла!

– Да… Но не так же надо было, мам…

– А как? Скажи – как? Неужели бы ты согласилась вместе с ней у кровати мужа в больнице толкаться? А тебе бы пришлось толкаться, потому что она бы не отступилась! Она настырная! Смотри, тут же в больницу примчалась! Или вы по очереди стали бы к нему приходить? Вот бы людей насмешили… Оно тебе надо, скажи?

– И все равно нехорошо, мам… Зачем ты так про Филиппа сказала? Мне действительно страшно…

– Ничего, ничего! Это примета хорошая. Когда живого хоронят, значит, наоборот, долго жить будет. И ты тоже – вот что сделай… Телефон Филиппа ведь у тебя?

– Ну да… Мне его отдали…

– Ты убери из телефона ее номер. Сотри из памяти. Будто бы и не было его никогда.

– Да зачем, мам…

– А сама что, не соображаешь? Затем, чтобы не звонил ей, когда в себя придет. А он долго, поди, в себя еще не придет… Ой, долго… А потом забудется все, быльем порастет. И ты успеешь еще намаяться с ним, и тебе заботы хватит. Да и зачем тебе в этой маете такое переживание? Еще не хватало…

– Что ж, может, ты и права, мам… – задумчиво проговорила Алиса. – Пожалуй, я так и сделаю. Сотру ее номер из памяти. Да, мам, ты права… Хотя все это нехорошо как-то…

– А жене изменять – хорошо? Ты что, не имеешь права защищаться? Давай не сомневайся даже, все правильно! Сама судьба распорядилась, чтобы так было! Доставай телефон, убери ее телефон прямо сейчас, чтобы больше не сомневаться. И не думать – хорошо ли, плохо ли… Тебе теперь есть о чем думать! Вернее, о ком думать… И всё, и забыли… Любовница его в прошлой жизни осталась, все!

Катя даже не плакала, сидела, выпрямив спину. Не могла плакать. Хорошо, что Мишка молчал, не приставал с расспросами. Когда остановились около подъезда, открыла сумочку, сунула ему в руки деньги и молча пошла к двери.

– Кать, тут много… – растерянно проговорил Мишка ей вслед, но она его уже не слышала.

Зайдя в квартиру, сразу прошла в свою комнату, легла на кровать лицом к стене. Галина Никитична подошла, спросила тихо:

– Что, Кать? Скажи хоть, что с твоим-то? Живой? Видела его, да?

– Он умер, мам. И все, и не спрашивай у меня ничего больше. За Миечкой пригляди, ладно? Я пока не могу… Лекарство ей не забудь дать…

Так лежала она три дня. Вставала для того только, чтобы добрести до туалета. Галина Никитична подступала к ней с просьбами поесть, попить – Катя только морщилась и вяло махала рукой. Миечка тоже помалкивала, чувствуя, что с мамой что-то происходит, играла в своем уголке тихо.

На четвертый день Галина Никитична не выдержала, решительно подошла к кровати, сдернула с дочери одеяло:

– Вставай! Хватит уже! Сколько можно? Ты что, для себя одной живешь, что ли? Уморить себя хочешь, да? Вон дочка у тебя, забыла? На кого хочешь ее оставить, на меня? Так я старая уже, мне ее не поднять! Ну же, чего разлеглась! Вставай!

– Мам, не надо… Я не могу… – жалобно застонала Катя, пытаясь ухватить из рук матери край одеяла. – У меня сил нет совсем…

– Конечно, сил не будет, когда три дня не жрамши! Так и совсем замрешь! Вставай, пересиль себя! Неуж из-за мужика начнешь пропадать, родную дочь без матери оставишь? Она-то в чем виновата, скажи?

– Мам, я жить не хочу… Не получается у меня дальше жить…

– Да не смеши! У всех горе бывает, не у тебя одной! Или думаешь, твое горе, оно горше, чем у других? Да как бы не так! Я вон тоже молодая была, а одна с тобой на руках осталась, и мне тоже ой как тяжко было! Но я о тебе подумала в первую очередь! А ты… Да как тебе не совестно, ей-богу!