Другая школа 2. Образование – не система, а люди

Со своим третьим классом Женя Шпакова тоже когда-то отказалась от амбиций: забросив учебник по литературе, она начала читать детям «Робинзона Крузо». Так Шпакова открыла для себя метапредметность, соединяя несколько уроков в одном, на манер финской модели «обучения через явления». «Заданием школьников было находить непонятные слова и записывать их, а потом для урока русского составлять из них кроссворды, – рассказывает Шпакова. – Попутно мы проводили урок «Окружающий мир»: смотрели, откуда Крузо выплыл и где находится остров, куда он направляется. На уроке труда мы соорудили пещеру Робинзона Крузо. Другая группа школьников решила на основе книги придумывать задачи по математике. Например, Крузо плыл с такой-то скоростью и делал загоны для коз с таким-то периметром – они как раз в это время проходили задачи на движение. Команды проверяли точность задач друг друга. Итогом эксперимента стала книга для тех, кто читает о приключениях Робинзона Крузо».

Если спросить у Жени Шпаковой, каким стало самое запоминающееся изменение плана, она скажет: тот день, когда целый класс придумал себе генеалогическое древо. «В одной из школ мои ученики не приносили домашнего задания. Дети упорно повторяли: «Мы забыли его дома». И я чувствовала сопротивление – ведь когда они хотят, они его приносят, – рассказывает Женя. – Тогда я решила придумать генеалогическое древо, создав из целого класса одну большую виртуальную семью. Кто-то захотел стать пиратом, кто-то – капитаном корабля. Каждый выбрал роль: стать бабушкой, дедушкой, с фамилиями и отчествами. Один ученик вообще решил стать попугаем, а не человеком. Представляете, какое это было взаимодействие друг с другом? У главного героя по задумке была фамилия Сиротин: он потерялся во время войны, и такую фамилию ему выдали в детском саду. В итоге мы не только сделали на уроке ИЗО портрет своей «семьи», но и устроили квест: нужно было догадаться, кому из членов семьи принадлежит тот или иной предмет. Но я чувствовала, что по какой-то причине задуманное у нас не получалось. А потом догадалась: почти все дети были из неполных семей – у кого-то родители находились в процессе развода, кому-то вообще хотелось от родных отгородиться. И для меня это был переломный момент. Я по-настоящему поняла: что бы я ни придумала, нужно чувствовать детей и в любой момент иметь в себе силы от этого отказаться».

11:10 Школьный класс «Право на ошибку»

«Страшный», – произносит Евгения Шпакова, и десять первоклашек начинают синхронно топать ногами. «Ужасный!» – нагнетает преподаватель в ответ. Топот усиливается. «Отвратительный», – почти шепчет педагог. Шум в кабинете достигает своего пика. «Улыбаться», – меняет тон учительница, и секунду спустя весь класс начинает крутить руками, как будто наматывая невидимый клубок ниток. «Улыбка», – обращается к ним Шпакова, и шестнадцать человек начинают размахивать руками.

Эту игру придумали сами дети. Крутить руками нужно, если сказанное учителем слово – это глагол. Топать ногами – если прилагательное. Махать руками, как будто ты в фан-зоне на рок-концерте, – если прозвучало существительное. Мнения, впрочем, расходятся: на «улыбке» кто-то начинает топать, а на «страшном» – размахивать руками.

«Спасибо тем, кто запутался, – говорит Евгения. – Без вас мы бы не выяснили, как будет правильно».

Есть одна вещь, которая звучала от преподавателей, на чьих уроках было интересно мне самому: нездоровое отношение к собственной ошибке в детстве рождает целый клубок проблем во взрослой жизни. «Раньше я предлагала детям пользоваться карандашом, чтобы всегда можно было стереть написанное, – говорит мне после урока Шпакова. – Но они так привыкли исправлять все в любой момент, что некоторым потом было психологически тяжело писать ручкой. Теперь я сразу подмечаю таких детей и в случае ошибки говорю им: «Все нормально, просто зачеркни, и пойдем дальше». Рано или поздно дети столкнутся с ситуацией, когда им нужно написать тест ручкой и написанное исправить не получится».