Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие

Между тем по дороге к месту дуэли Лермонтов рассказывал своему секунданту и другу Глебову о своих планах. «Я выработал уже план, — говорил он, — двух романов: одного из времен смертельного боя двух великих наций, с завязкою в Петербурге, действиями в сердце России и под Парижем и развязкой в Вене, и другого — из Кавказской жизни, с Тифлисом при Ермолове, его диктатурой и кровавым усмирением Кавказа…» (Мартьянов 1893: 93–94). Таким образом, он планировал «Войну и мир» и «Хаджи Мурата».

Вряд ли Толстой обратил внимание на эту публикацию и помнил эти слова, когда устанавливал свое место в истории культуры рядом с ним: «Лермонтов и я — не литераторы» (цит. по Найдич 1994: 4). Тут есть резон: обе личности стали властителями дум. И уж явно Толстой не видел сходства еще в одном аспекте — в том, что оба могут быть упомянуты как люди с необычным проявлением своих чувств в любви.

Для нас всех, воспитанных на многих лермонтовских стихах, ставших народной классикой, он несомненный поэтический гений. Это перевешивает и пересиливает реалии жизни. Пусть мы знаем, каким он был в жизни, но когда в памяти звучат его дивные строки -

На воздушном океане,
Без руля и без ветрил,
Тихо плавают в тумане
Хоры стройные светил…

— перед нами всплывает не колченогий горбун с большой головой и злым взглядом, а чудный романтический юноша с тонкими усиками и печальными глазами. Возможно, таким его видели и те светские красавицы, которых он сводил с ума. И те товарищи-красавцы, к которым он тянулся своим пылким сердцем, предлагая «нежно-постоянную дружбу» и «жар души».

Пржевальский жизнь, полная свободы

1. Человек и памятник

Для биографа, который занимается выдающимися личностями с гомосексуальными склонностями, Пржевальский представляет собой интереснейший казус. Никаких прямых свидетельств его гомосексуальности нет. Нет ни одного признания в его многочисленных бумагах — дневниках, статьях, письмах. Он был очень осторожен и молчалив. Молчаливее только его медный памятник у Адмиралтейства. Ни единого обвинения, высказанного в адрес Пржевальского по судебной или церковной линии. Ни малейших подозрений в воспоминаниях его друзей и учеников, даже в отзывах врагов. Словом, молчание полное. Современники ничего не говорят о его гомосексуальности и, видимо, уже не скажут.

Еще меньше надежды узнать что-нибудь из его многочисленных русских биографий. Великий путешественник, герой и академик, генерал русской армии и патриот, он выступает в биографиях как безупречный образец для романтических юношей. Все это так называемые «голубые биографии» — голубые не в современном слэнговом смысле, а потому, что они рисуют жизненный путь, светлый, как безоблачное небо, и невинный, как полет ангела. В этих биографиях тщетно надеяться найти «компромат» на великого путешественника; биографы ничего не скажут, даже если бы и знали — уж скорее заговорит верблюд на его памятнике.

Даже в таких полных справочниках о выдающихся гомосексуалах, как книги Ноэля Гарда (1964) и А. Л. Рауза (1977), его нет. Не упоминается он и у И. С. Кона (1997, 1998). В некоторых самых поздних справочниках имя Пржевальского, однако, приводится, а кое-что проскальзывает в одной амери канской биографии (Rayfield 1976), правда, без большой определенности.

Дело в том, что идея о его причастности к миру однополой любви не лежит на поверхности, не видна прямо в материалах, а вытекает из их интер претации. Идея эта обосновывается косвенными доказательствами, для обыч ного человека, возможно, слабыми, но для человека, обладающего соответ ствующим опытом или, по крайней мере, вдумчивого, эти доказательства чрезвычайно весомы. Это факты, которые сами по себе, взятые порознь, ничего не говорят и допускают другое толкование, но в совокупности стано вятся очень красноречивыми и однозначными.

Памятник недвижим, а человек все-таки жил, действовал, оставлял следы, которые можно изучать, сопоставлять, исследовать.

2. Безупречное начало

Николай Михайлович Пржевальский родился в 1839 г. в Кимборове Смоленской губернии, имении своих родных по матери, Каретниковых. Дед его Алексей Каретников был безземельным крепостным, но приобрел вольность, богатство, а затем и потомственное дворянство. Об отце Пржевальского сообщают, что он офицер, потомок запорожского казака Корнилы Анисимовича Паровальского. Но советские биографии умалчивают, что фамилия-то офицера звучит уже по-польски. Она начинается с типично польской приставки Пше-, только неточно переданной.