Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие

Но вот над школою ложится мрак ночной,
Клерон уж совершил дозор обычный свой,
Давно у фортепъян не распевает Феля,
Последняя свеча на койке Белавеля
Угасла… и луна кидает медный свет
На койки белые и лаковый паркет.

Ода без всякой издевки описывает гомосексуальные утехи юнкеров в нужнике училищного общежития:

Вдруг шорох! слабый звук! и легкие две тени
Скользят по каморе к твоей знакомой сени.
Взошли… И в тишине раздался поцелуй,
Краснея, поднялся, как тигр голодный, х…
Хватают за него нескромною рукою,
Прижав уста к устам, и слышно: «будь со мною,
Я твой, о милый друг, прижмись ко мне сильней,
Я таю, я горю…» И пламенных речей
Не перечесть. Но вот, подняв подол рубашки,
Один из них открыл две бархатные ляжки!
И в восхищеньи х…, как страстный сибарит,
Над пухлой ж…ю надулся и дрожит.
Уж сблизились они… Еще лишь миг единой…
Но занавес пора задвинуть над картиной…

Подробности гомосексуального свидания (хватание нескромною рукою и т. п.) изложены здесь со знанием дела и, можно сказать, со смаком, с упоением. Несведущий гетеросексуальный юноша обычно представляет это не так — больше уподобляя всё сношению с женщиной: утехи от соприкосно вений с мужским телом гетеросексуалу ведь непонятны, и он их не ожидает. «Хватают за него нескромною рукою» — ни один гетеросексуал этого не напишет, потому что не способен ощущать наслаждения от этого действия. Так что Лермонтов, по крайней мере, хорошо знал, как это происходит. Отвращения в описании что-то не видно, скорее проступает обратное.

В эпиграмме того же времени на Тизенгаузена (Лермонтов 1931, 6) поэт корит своего приятеля отнюдь не за гомосексуальность — он упрекает того в том, что юный барон злоупотребляет своей сексуальной привлекательностью для мужчин: к одним благосклонен, других разжигает и остается слишком неприступным:

Не води так томно оком,
Круглой ж. кой не верти,
Сладострастьем и пороком
Своенравно не шути.
Не ходи к чужой постеле
И к своей не подпускай,
Ни шутя, ни в самом деле
Нежных рук не пожимай.
Знай, прелестный наш чухонец,
Юность долго не блестит,
Хоть любовник твой червонец
Каждый раз тебе дарит.
Знай, когда рука господня
Разразится над тобой,
Все, которых ты сегодня
Зришь у ног своих с мольбой,
Сладкой негой поцелуя
Не уймут тоску твою,
Хоть тогда за кончик х..
Ты бы отдал жизнь свою.

Обычно это стихотворение трактуется как злая эпиграмма. Нет, тут иное. Поэт мстительно рисует приятелю перспективу старения, когда нынешние успехи у мужчин обернутся полной противоположностью. Вот сейчас ты многих покоряешь и дразнишь, а тогда захочешь этой любви, ан никто и не взглянет. Создается впечатление, что поэт добивался благосклонности и получил афронт. Поэтому обвиняет барона в продажности (стоимость — червонец за ночь).

Ну, может создаться впечатление о Петре Тизенгаузене, что это вертлявый кокетливый и манерный мальчик, общая подстилка, а связь Лермонтова с ним случайна. Как бы не так! Это был непременный участник лермонтовского «Нумидийского эскадрона». В. В Боборыкин описывает свою стычку с этим эскадроном, и на фланге был «великан кавалергард Тизенгаузен». То есть молодец под стать Монго и Мартынову. В 1838 году он не только служил с Лермонтовым в Гродненском гусарском полку в Петербурге, но и входил в лермонтовский «кружок шестнадцати». Это был друг надолго. И притом друг устойчиво гомосексуальный — он через 6 лет будет изгнан из Гродненского полка за скандал: его застанут с А. Новосильцевым в недвусмысленной ситуации на квартире у князя Волконского, командира Павловского полка.