Другая страна. Часть 3

Я приподнялся и через нее потянулся к валявшейся на полу рубашке.

— Я хочу подарить тебе что-то на память, — сказал я. — Если бы я знал заранее, я бы нашел что-нибудь интересное, и чтобы особых вопросов посторонние не задавали. Извини, но ничего более подходящего у меня нет. Я достал из нагрудного кармана крестик.

— Мне подарил его Виктор Канавати, местный араб-христианин, и он освящен в Храме Рождества Христова в Бейт Лехеме. Это настоящий, не для туристов — все было сделано правильно и по канонам. Виктор говорил, что он приносит удачу.

— Вот я и говорю, странный ты человек, — усмехнулась она, подставляя голову, чтобы мне легче было одеть цепочку. Кресты тебе дарят, а ты носишь их на одной цепочке, вместе с личным номером. Нет, не снимай. Пусть у меня будет память и о церкви, и о тебе.

Мы когда в тот раз возвращались из вашего поселка, я в машине спросила у наших, что это за волки на каждом углу? Вот мне и говорят — это эмблема диверсионного подразделения. Занимаются всякими нехорошими делами по заказу империалистических правительств. Как в отставку выйдут, селятся по соседству, потому что евреи их сами боятся. Таким зверям человеку голову открутить, как нормальному человеку чихнуть. А впереди сидел военный атташе. Он мужик нормальный, а как выпьет, так и вовсе душа-человек. Обернулся и говорит — «Молодцы евреи, собрали вместе бывших советских ветеранов, набивших руку на немцах. Мы их недаром учили воевать. Теперь, как они границу переходят, так арабы моментально разбегаются. А кто не успел, это не их проблемы». Помолчал и добавил: «Насколько мне известно, они никогда не трогали гражданских без причины. Неправ был Сталин, когда дипломатические отношения с Израилем разорвал. Никогда бы они не стали в бывших однополчан стрелять первыми. А так, только утвердились, что правильно сделали, когда уехали. И не боятся их свои, а, наоборот, обожают. Я-то помню, как в израильских газетах писали про подвиги своих героев».

Не надо, — сказала Лена, закрывая мне рот ладошкой, — не говори ничего. Я просто хочу запомнить тебя. Она медленно провела руками по моему телу, останавливаясь и гладя мои старые шрамы. — А ты счастливчик, — сказала она. — Вот это — нож?

— Штык, — ответил я.

— Еще бы немного левее, и, вместо маленького шрама, была бы большая дырка в животе.

— А здесь, — она погладила, — как будто куска не хватает.

— Это пуля. Если б я не повернулся, как раз вместо мяса подмышкой под лопатку бы вошла.

— Вот я и говорю — счастливчик, — и она поцеловала шрам. Я снова почувствовал, как проснулось желание.

— Ага, — довольно сказала Лена, — я вижу, что ты снова готов. Нет для женщины лучшего признания в ее привлекательности, чем вот такое. Я не выдержал и опрокинул ее на спину.

— Завтра у нас не будет, но сегодня ты мой, — прошептала она и потянула меня на себя.

Я остановил машину и вышел, чтобы открыть Лене дверцу. Она встала, глядя мне в глаза.

— Ты же понимаешь, что у нас все равно ничего бы не вышло? Я не могу уехать их Союза, ты не можешь вернуться… Может, это и к лучшему, что от нас ничего не зависит и все должно кончиться вот так — моим отъездом навсегда. Твои начальники тоже вряд ли остались бы довольными, если бы узнали про наши встречи. Лучше запомним друг друга — такими, пока к нам в душу не успели залезть с грязными сапогами…

Я прижался к ней всем телом, так чтобы каждой клеточкой ощущать ее, от плеч и до ног и задавил желание сказать- «Я люблю тебя». Нельзя такое говорить на прощанье, только душу рвать.

Я почувствовал, как ее тело ответно отреагировало, а потом она оттолкнула меня и, сказав «Прощай!», ушла не оглядываясь.

— Где ты шляешься, — недовольно спросил Омер. — Третий час тебя дожидаюсь.

— У нас проблемы? — поинтересовался я, не отвечая на вопрос.

— Ну, как тебе сказать, — задумчиво протянул он. — Это как посмотреть. Ты меня послал трясти захваченных в Ливане… Среди них обнаружился один достаточно любопытный тип, с классической арабской фамилией Камелькранц.

— Это что, верблюжий венок? — с интересом спросил я. — Видимо, судьба ему была жить среди верблюдов. У него и документы на это имя?

— Документы у него, естественно, на честное арабское имя, и сирийский паспорт. Но мы его определили точно. Он хорошо отметился в Польше, работая в гестапо, и имеет заочный смертный приговор за свои художества. Когда он понял, что ему даже официальный переход в мусульманство не поможет, а мы можем, даже не отправляя его по месту бывшей работы, обеспечить виселицу, благо я ему привел познакомиться парочку поляков с очень нехорошими намерениями, он запел, как птичка. Единственное, что просит — не выдавать его полякам и не вешать самим. Согласен даже в тюрьме сидеть неопределенно долго.